УСТЬ-КУТСКАЯ ЕЖЕНЕДЕЛЬНАЯ ГАЗЕТА Диалог ТВ г.Усть-Кут.
| ||
Андрей Антипин Отсрочка(Продолжение. Начало в №№ 2009 года: 45 , 46 , 47 , 48 , 49 , 50 , 51
- Вся надежда на тебя, Володя! - соврала старуха. - Кто мне ишо поможет? Думаешь, Чебун разбежится помогать! Один ты - беда и выручка... Колымеев съел сковороду глазуньи, и старуха была довольна им, хотя и не подавала виду. За вернувшимся к старику аппетитом она тоже подразумевала поладку в здоровье.
Колымеев пропустил старухины слова мимо ушей, словно не о нём были сказаны, заткнул бумажной пробкой бутылочную горловину и убрал на две трети опорожнённую чекушку под стол.
Августина Павловна поднялась домывать посуду. Она только на время вырвалась из замкнутого круга болезненных дум, как тут же попала в него обратно, закрутилась в нескончаемом вихре. Глядя, как старик, сидя на перевёрнутой табуретке, натягивает галоши, спросила:
Довольствуясь светом, долетающим через кухню сквозь окно, старик шарил рукой по деревянной вешалке в поисках шерстяной кепки.
В ответ из сенцев брякнула щеколда, которую старуха, возвращаясь домой с чекушкой в рукаве, по привычке накинула на скобку. XIIОграда забрызгана тонким заревым светом, будто ветром намело к крыльцу кипу ртутью вспухших осенних листьев. Обречённо и забыто горит под желобом лампочка, со всех сторон обступаемая полчищами утреннего света. Ещё минута-другая - и умрёт стеклянный мотылёк ночи, замелькав электрическими крыльями, сгорит на костре светлого майского дня. «Лучше умереть, чем на подсосе состоять у жизни!» - догадался старик о своём предназначении, расчувствовавшись, потому что он первым нынче увидел утро, если не считать старухи. Дремлют под горой деревянные птицы-дома, засмотревшись дюралевыми клювами желобов в ржавые бочки. В бочках в ладонь высотой холодная, от угольной сажи чёрная, как дёготь, вода: ночью снова перепал дождь. Палыч наклонился к подставленному под желоб бочонку и весело крикнул в него. Замер, ожидая, что вот-вот сорвутся деревянные птицы с насиженных мест. Но птицы не сорвались, не зашумели крыльями, и старик успокоился. В воде ему померещилось лицо какой-то старухи, но он качнул бочонок - и лицо исчезло.
Крылечные перила, обласканные небогатым солнцем, хранят в себе первое недушное тепло. Маруська греется на перильце, отражается в зелёном оке пятиконечная звезда солнечного луча.
Кошка нехотя поднялась, мурлыча, попросилась к хозяину на плечо, когда тот прислонился к тёплому брусу и с сухим треском зажёг спичку. Слёзно жмурясь от дыма, густой белой паутиной облепившего лицо, Палыч погладил кошку по искристой спине, осторожно опустил на пол.
Старик сошёл с крыльца и несколько раз стукнул ногами в землю, утверждая себя на ней.
И Колымеев стал думать, зачем он будет существовать, потому что десять минут назад уверил в этом старуху. Он угромоздился на ступеньку и вытянул ноги, чтобы не натрудить их сидением, так как ноги ещё могли пригодиться для жизни. Из рассеивающейся ненастной хмари выплыло степное бурятское небо. Загорался второй после больницы день. Только где-то на западе ещё торчал всклокоченный ватный кусок, и Палычу казалось, будто перистый лоскут не уходит, зацепившись за отворённую ветром дверцу чердака. - Либо знак для меня?! - забеспокоился старик, сходил в огород и принёс старое деревянное удилище, которое висело на вбитых в стену дома гвоздях. - Дак мы выправим ситуацию, дадим должное направление полёту... С земли пошукал, потыкал чердачную дверцу кончиком удилища, и облако отцепилось, понеслось дальше по небу, а Палыч, провожая, долго глядел ему вслед. - Освободил небо - и то причина! - снова присаживаясь на крыльцо и погружаясь в свою думку, сказал утвердительно. - Теперь ему что же остаётся? Только светить да радоваться... С шумом расправляя сизые крылья, на крышу опустилась голубиная стая, пошла бродить по коньку, воркуя и переваливаясь с ноги на ногу, цепляясь острыми когтями за ветхое от времени и дождей дерево. Соображал Палыч, стараясь своим присутствием не вспугнуть розовогрудых птиц:
Пернатые вестовые не ответили. Потревоженные отрывистым стуком с гипсовой горы, они снялись с крыши и улетели на чердаки старых гудэповских гаражей.
Он так и не выдумал ничего и без мечты пошёл бродить по ограде, посреди которой, как гроб на табуретках, раскоряченная всеми своими мостами на четырёх сосновых чурках, стояла бесколёсая машина. Вчера в горячке событий он не обратил на неё внимания, а сейчас дивился: как можно было не заметить, если гроб, как старуха и говорила, занял добрую половину общей ограды. Палыч ухватился руками за упоровский штакетник и стал смотреть вдаль, чтоб не видеть машину и не думать о старухе. В огороде Упоровых взмыл к небу дымок; поджарый сосед-бурят, ругаясь вполголоса, вскоробчил на печь закопчённое полубочье, с пустым ведром, которым носил в полубочье дождевую воду, пошёл в дом, зябко кутаясь в лёгонький для весеннего утра пиджачок. Палыч незаметно уковылял от забора и снова сел на крыльцо. У крыльца Колымеевых, мимо которого бурят всегда старался прошмыгнуть незаметно, его мысли вспугнул нарочитый кашель. Пустое ведро стукнулось о бетон, когда он к своему удивлению увидел самого Колымеева - живого, здорового. Старик, не держась за перила, сходил со ступенек, и бурят загодя вытер о штаны озябшую руку.
Старик поймал себя на мысли, что минуту назад он так не думал. Действительно, взять и починить тот же забор, залатать ведро, выбросать из парника землю и заложить перегной; устав, сесть на чурбак под черёмухой и покурить, подумать о чём-нибудь давнем, хорошем, от чего тепло на душе и немного кружится голова, как от выкуренной натощак махорки... Палыч сладко зажмурился от придуманной пользы жизни.
Сели на ступеньку: катая пальцем по колену катышек приставшей грязи, Алдар пожаловался:
Старик понял это по-своему, тайком от старухи, в рукаве, вынося из дома недопитую чекушку.
Выпили прямо из горлышка. Последним, жадно глотая обжигающие нутро прозрачные брызги, приложился старик.
Алдар засмеялся, и уже по смеху старик определил, что бурят удивительно быстро захмелел.
Вяло перекидывались фразами - будто гороховыми пустыми стручками сорили. Но о чём бы ни заходил разговор, обязательно приходил к молчанию, так как исподволь не давала ему ходу щепетильная история с угольником. Но не потому внезапно замолкал Палыч, словно старику не было о чём помолчать. Однако молодой бурят не ведал стариковских думок, вялость Колымеева приводила его к мысли о том, что старик тяготится произошедшей ссорой, но сказать не может.
Алдар натянуто засмеялся; но опять, как всплеск берёзового прута, ожгло его неземное равнодушие Палыча.
Ушатом воды, выплеснутой на тротуар, растекся и иссяк их разговор. Палыч, чувствуя неловкость, хлопая слезящимися глазами раззявил рот:
Он подумал, что ещё сказать по праву возраста, но домыслить не успел: из дома, разматывая резиновый шланг, вышла Тамара, костистая, белая, как снег, остриженная коротко, в больших, с толстыми стёклами, как у старухи Колымеевой, очках на носу.
Палыч, чего-то растерявшись, запоздал поздороваться, а когда вспомнил, Тамара была уже в огороде. «Эх, неладно получилось! Совсем ты какой-то стал, Владимир Павлович! Права старуха - заслонка заслонкой...». Ко всем людям на свете чувствовал разное старик, но к Тамаре Упоровой не лежала душа. Тамара была своевольной, а своевольных баб Палыч не любил. Уж на что характерной была его старуха, а она не стала бы его долить, не обнесла чекушкой в святые и тихие праздники их совместной жизни, как делала жена Алдара. От того и высох бурят, что на воробьиных правах обитал в доме, разве урвёт когда украдкой, как сегодня вот, а больше-то и не было послабления и удачи в его судьбе. «Какая это жизнь? Волком завоешь...» - сопереживал старик; из огорода донёсся до них недовольный голос:
Алдар, всё это время сидевший тише мыши на крупе, нехотя поднялся, раскрошил в пальцах скатанный комочек.
Только бурят ушёл, как на крыльцо, с силой распахнув плохо поддающиеся двери, вывалилась старуха, в галошах на тёплый зимний носок, в старенькой штормовке и в платке, обвязанном вокруг головы. Августина Павловна какое-то время оценивала обстановку, о которой ей просигнализировала порожняя чекушка, покрякала по привычке, но ничего не сказала: чекушка была истреблённой и для вреда неспособной. Обойдя старика, она направилась к кладовке, где долго возилась, открывая заржавевший замок; вышла с граблями и вилами в руках. Жмурясь от разыгравшегося майского солнца, рикошетом бьющего в глаза от чисто вымытых оконных стёкол, старуха поделилась своими заботами:
В этот момент, пересекая ограду, с полным ведром свинячьей болтушки прошла, качнула бёдрами Тамара. Храня гробовое молчание, Августина Павловна проводила не пожелавшую ей здоровья молодую соседку презрительным взглядом.
Больше всего на свете, больше старика Чебуна и фашистов не переваривала старуха Колымеева гонористую Тамару, лет пятнадцать назад попавшую в их посёлок по распределению, подвизавшуюся кидать костяшки счёт в местном казначействе, вместо того чтобы сразу же после техникума угодить в тюрьму. За пару лет упорного сидения в конторке Тамара накидала этих костяшек кубометра три-четыре, само собой, в свою пользу. На старую ещё квартиру, за лесополосой, втихушку под покровом ночи свезла на машине хитроумно списанную добротную мебель, определила на вечное стояние. Вслед за мебелью тем же образом ушли два рулона линолеума, которым «все полы в доме закрыли - теперь не дует с щелей!», да несколько байковых одеял. Канул бы, наверное, и финский шкаф - стоял такой жёлтенький в кассовом отделе - если бы в жизни Тамары Упоровой не установился антициклон, не подул в сторону каталажки попутный ветер. Её попросили, она вышла замуж, охомутав и подмяв под себя дурачка Алдара, сменила фамилию и несколько мест работы, попутно прогорела в двух местах, но наконец нашла заветную бухту и вот уже лет десять работала в коммунальном хозяйстве в отделе расходов. По подсчётам Августины Павловны, плохо разбиравшейся в дебетах и кредитах - но бабы в очередях судили и без того - Упорова наэкономила за десятилетие, без отпусков, ежедневного присутствия в комхозовской конторе на добрую сытую старость себе и детям. Насколько верны были эти слухи, старуха не знала, от разговоров на эту щепетильную тему до поры воздерживалась, но мысль при себе имела. Раз по весне кандыбая с банкой солёных огурцов из подвала, старуха мимоходом заглянула в отворённую настежь дверь упоровской кладовки и обнаружила висящую на гвозде связку туалетной бумаги рулонов на тридцать-сорок. Право называть соседей кулаками появилось у неё позже, после того как Тамара втридорога продала заезжим гастербайтерам ведро от старости пожелтевших сливок и ведро нутряного переваренного свиного сала, с которого непосредственно перед продажей соскоблила ножом зелёную накипь плесени.
За несвежие сливки и свиное сало Тамара выторговала себе две пары добротных унтов, чем повергла в уныние старуху Колымееву, которая социалистически переживала:
Как-то вывесила Упорова на проволоки дюжину одеялец, дабы проветрить на солнце, - опять старуха сокрушается: добротные одеяла, почти нестираные, чуть размыты бумажные этикетки «комхоз». Когда вослед молочной продукции на торг стали уходить другие продукты животноводства, Августина Павловна определила международную политику:
Барыш был очевиден всем, в первую голову старухе и самой Тамаре. А когда Упоровы справили грузовую развалюху и на семейном совете утвердили кандидатуру Алдара на покрытие суммы издержек, старуха возрадовалась:
* Вышка - то же, что и чердак (прим. автора). (Продолжение следует) Ссылки по теме:
|
||
Адрес статьи: http://dialog.ust-kut.org/?2010/2/08022010.htm |