УСТЬ-КУТСКАЯ ЕЖЕНЕДЕЛЬНАЯ ГАЗЕТА Диалог ТВ г.Усть-Кут.
www.dialog.ust-kut.org

Читать статью на сайте ГАЗЕТЫ
    

Андрей Антипин

Отсрочка

повесть

(Продолжение. Начало в № 45,46 , 47, 48 , 49 , 50 )

X

- Немцы в Шарагничи, где я родилась и жила до послевоенного времени, вошли. Отец, как все наши мужики, с первых дней ушёл на фронт. В доме остались мать и нас пятеро детей... Ночью повозки, танки по улице... «Матка! Открой!» - выучили кое-как несколько слов и долбятся в каждую дверь... Ок-ку-пи-ровали территорию... Ближайшие пять деревень - под командование Альберта. Всё забыть его, змея, не могу, был такой у них фашист недорезанный... Я, как другие ребятишки - а вить большенькой уж была, тринадцать лет - купала их лошадей, кормила... Альберт, боров здоровенный, подойдёт, задерёт на грязной спине гимнастёрку: «Рус! Рус!» - дескать, ищи. Ищешь вошек, а он, пузан фашистский, заливается... А всяко унижали! Партизаны взорвали немецкий продуктовый состав. Люди... голод острашенный же! Дак тот, кто послабее, тот не сдержался, тушёнку, мёд, печенье из вагонов воровал, пока немцы не видели... Кого прямо там положили... По квартирам долго ишо ходили, если находили что - расстрел... Потом согнали всех стариков, тех, кто уж совсем ходить не мог, - на конном дворе, всех - и баб, и нас ребятишек - собрали... Немцы все пьянёшеньки вповалку! Командование далеко, вольготно им... Крики, плач... Ой! Надсмеялись над нашим братом вот так вот! Кого убили, кого поувечили - всех в неглубокий ров скидали, а нас заставили сверху землёй прибросать. Вот воем - страшно же как никак - а зарываем... А эти змеи смотрят стоят, чтоб ничего там такого... не жалел никто чтоб стариков... Людка Козьмина, соседская девчонка, родного деда, дедушку Онантия (забыть не могу!) ишо живого зарывала... Не приведи господь! Он ей говорит: «Бросай, Людка, не жалей! Наши их потом до кишок этой землёй накормят!» Правда, нет ли, что так сказал - не знаю, не слышала сама, но люди, люди! - потом го-во-рили. Кровь из рота текла уж, пузырилась, видно, что кишки только задело или лёхки... Так и зарыла... А куда денешься?

Старуха замолчала, и в неловкой тишине нескладно начинавшегося застолья стало слышно, как в прихожей из умывальника в раковину капает вода. Кап! Минута молчания, когда вода сквозь прохудившуюся резинку просачивается наружу, стекает по рычажку, собираясь на конце в серебряное семечко... И снова - кап!
- Я недавно читал в газете, - откашлявшись, хмуро сказал Чебун. - Все эти цифры, которых убитыми, - брехня! И вряд ли - баба какая-то пишет, наверно, историк, раз дозволили писать... Так вот, вряд ли, говорит, когда дознаются историки, сколь на самом деле, какая цифра...
- А что - какая цифра?! У нас какое население в Союзе до войны было? Сколько численностью человек? Кто знает?
- Ну кто, кроме Ренаты Александровны, историка? Рената Александровна?!
- По данным, которыми располагают историки, на момент нападения на нашу страну фашистской Германии в Советском Союзе проживало свыше...
- Хэ! Вот и ответ! Видали?! Вот и считайте теперь: почти на каждую семью похоронка, да не по одной... То и выходит, что много...
- Ежу понятно, что много! Это и через полвека вывалить всю правду на народ - как кипятком обварить... Подломится народ, особенно которые душой болеющие, наших с Паловной времён. Чё мы знали? Да ни хрена мы не знали!
- Не подломится! Ему теперь всё равно. Как у нас с перестройкой стали говорить? «Это ваши проблемы!» и «Мне эти часы не оплачиваются!».
- Боря, помолчи...
- Лопатами, наверное... Да, Гутя? Зарывали-то, когда стариков расстреливали эти кролики в касках?
- Кому-то, значит, надо цифры сбивать?
- С Западу ветер дует - считаю...
- Э! Э! Не зарывали, а закапывали! - запротестовал Тамир. - Зарывают... э! э!.. знаете кого?!..
- Какие там лопаты! Бабы ломами долбили, а ребятишки руками забрасывали, все ногти посрывали об твердую землю... Да нам бы, Галочка, дали, мы бы их, сердешных, и ладошками по-божески закопали! А то вить мало-мало позволили присыпать и погнали прочь, а наперёд наказали не подходить к тому месту... У кого рука, у кого нога из-под земли торчит... Сколь мне потом ишо снилось, да и щас когда... Нет, я всем своим деточкам, когда мало-мало подросли, так сказала: случится очередная война, затоплю печь, все окна-двери затворю, потом закрою заслонку, чтоб всем разом угореть к чёрту!..

Настойчиво, точно порывался сказать что-то, сорил серебряными семечками умывальник: кап! - и старуха замолчала в задумчивости, словно осталась где-то там, не то в далёком прошлом, не то в тревожном настоящем, один на один против забываемого, ни одной книгой так и не воссозданного вживе, дай Бог - ушедшего безвозвратно, страшного в своём мнимом великом предназначении народа, именуемого фашистской Германией.

Собравшиеся пытались хоть малой толикой осознать неизвестное, но подспудно понимаемое ими старухино горе, хоть на минуту, а принять в свои руки его - надломившее, но не сломавшее старуху.
- После войны сорок седьмой-сорок восьмой годы - голод. Засуха, земля вся как есь лопалась. Мачеха за год заработала тысячу трудодней. Председатель все трудодни свёл в пользу государства, а людям - ничего, даже грошика не дал... И люди мёрли, но не воз-му-ща-ались! - выкрикнула старуха. - Ели: крапиву, лебеду, прошлогодню картошку... Дрались из-за неё, как звери... Мололи на жерновах, камнями тёрли, пекли драники... Есть хозяйство хошь в две-три куры - пятьсот ичек в год государству. Корова есть - тыщу литров молока. Даже дерево мало-мало плодяще есть в огороде - плати налог! Во как!
- Правильно, подымали государство, - поддакнул Чебун. - А для кого? Для алкашей этих?!

Чебун строго посмотрел на Борьку.
- А мне мать кирзовые сапоги купила перед армией - счастье! - вспомнил Палыч, не сразу насмелившись прервать молчание, в которое, как в брешь, сам себя же и спрятал с приходом гостей. - До того босиком больше ходил... Зимой в лаптях с суконным голенищем, а весной ручьи бегут, а я наяриваю босиком! Ноги в трещинах, кровь, то-другое...

Старуха, недовольная стариком, не сказала, а выкрикнула, чтоб вытянуть на себя внимание, сказать главное, что ещё не сказала, но к чему шло затянувшееся вступительное слово:
- Вот сколь повидала, соседушки!

Речь её становилась всё глуше, словно какая-то внутренняя жила, давным-давно оборвавшаяся в ней, искала-искала старухино горло, и вот нашла, засеклась петлей возле дряхлого, содрогающегося с каждым вздохом зоба и не давала дышать.
- Но, может, главного-то и не видала, а на-а-до бы! Всё хоронила, хоронила, хоронила... Скольких я перехоронила! Мать до войны ишо, отца - после... Потом, после уж, старшу сестру... Братишку Васечку из Вихоревки мертвого в гробе привезла и похоронила в Нукутах, за ним - Ивана, среднего брата... В шестьдесят девятом Карнакова, царство ему небесно, первого мужа своего... Потом Алёшень-ку-у!

Голос старухи дрогнул, но она стиснула зубы, рыдание умерло на полувсхлипе, и Августина Павловна, поправляя платок, закрыла ладонью глаза.
- За Алёшенькой Полиночку-у! Спилась с этим змеем, а не мог он раньше её сдохнуть, я бы по больницам, по санаториям - везде-везде! - свозила бы её, поставила на ноги. Как говорила: не выходи, не выходи, Поля, за него, нет на него надёжи! А-а! Собралась и ушла. Я прихожу, доча младшая, Лида, плачет: «Ма-ма! Полинка с Гришкой убежала!» Записку оставила, гадина... А теперь уж почти десять лет как лежит...
- От старшего братишки Фёдора два года ни ответа, ни привета... Не знаю, жив ли, нет ли в своей Находке... Ему больше всех-всех досталось от этой войны! В танке горел, всё лицо обожгённое, контуженный... Сколь я писала, всё безрезультатно... Нет, однако што, в живых моего Фёдора, одна я из Гавриловых на белом свете осталась... И вот сегодня... Подай, Боря, воды, там, на кухне в чайнике...

Младший Чебунов, сидевший с краю, мигом обернулся. Старуха с жадностью приложилась к кружке, капли воды побежали по сморщившейся шее.
- Гм... Встретились мы сегодня по грустному поводу. Все вы знаете, что дед мой сильно-сильно болеет, вот уже какой год. В апреле увезли в больницу - приступ сердешный. Я думала, что помрёт мой Колымеев, оставит меня одну...

Палыч с этими словами старухи склонил голову и только сейчас с удивлением обнаружил на своих ногах новые тапочки.
- Но Господь милостив, услышал мои молитвы. Сколь я молилась: дай, Боженька, пожить ишо Колымееву! Каково в старости одной-то остаться? Поймите меня правильно, не для жалости к себе говорю, а для справедливости. Столь нахвататься в жизни, чтобы последне заваляще счастье потерять... А, мати хаити! - как от досаждающей мухи отмахнулась старуха. - Налива-ай!

Одним из первых опомнился от старухиного ора Борька Чебун и впечатленно засмеялся, поглаживая лысинку:
- Ну ты, баб Гуть, даёшь! Мне даже как-то... это... не по себе.

Старуха пожала плечами:
- А чё? Пью - говорят, не пью - говорят, дак напьюся, свалюся - пу-у-скай говорят! Всё равно - говорят одно!

После рюмки белого разговелись и про войну забыли. Застучали вилки-ложки, забулькало в рюмках. Освобождённые из-под тяжкого жернова жизни, встрепенулись души; развязались языки, затеяли своё нехитрое вязание; разговор потёк оживлённее. Жернов, в великодушном порыве принятый от старухи и за краткие мгновения успевший придавить непосильной тяжестью - думать и осознавать, от чего отвыкли, - снова переместился на старушечьи плечи.
- А как вы здесь оказались, Августина Павловна? - негромко, чтоб слышала только старуха, спросила учительница, выждав, когда Колымеева за общим разговором забудет о войне. - Говорите, в Ленинградской области жили?
- Оттуда, оттуда! - согласно закивала головой Августина Павловна, сидя отстранённо от стола, на отодвинутой табуретке. - И Колымеев с Ленинградской области...
- И Владимир Павлович?!
- Но. Недалёко от меня жил, только не знали мы тогда друг друга. Да и кого были-то?
- А как всё-таки в Сибири оказались? Переехали? Вы поймите меня правильно, не из любопытства спрашиваю, - спохватилась учительница. - В школе есть краеведческий кружок, ребята записывают интересные рассказы людей. Вот с ваших слов могли бы записать...
- Не надо, к чёрту! Добра-то, писать обо мне! А как оказались... Ты меня извини, Рената Александровна, но о том не спрашивай, как тысячи семей из России в Сибирь кочевали! Колымеев так же... Не спрашивай, не надо...

Старик Чебун, усиленно работая желваками, всё поглядывал на Палыча, ловил каждое его движение, чтоб в том движении обнаружить поруху, поскольку Чебуна интересовало теперешнее положение Палыча: жилец или уже нет?
- Как, Вовка? - Чебун энергично хрумкнул солёным огурцом. От самой встречи у пекарни он носил в себе уверенное сомнение насчёт Колымеева, развивал мысль по-всякому, но в любом случае выходило не красно. - Чё врачи говорят?

Палыч тихо засмеялся, пропустив рюмочку и теперь ожидая, как организм отзовётся. Внизу живота булькало по временам, но к такому бульканью старик уже привык.
- Больше рюмки, говорят, не подымай! - ответил Палыч и с радостью постановил для себя, что первая рюмка прошла.

Широким отсекающим жестом руки опроверг Чебун:
- Это брехня! А вот насчёт баб скажу: не занима-а-йся! Я вот тоже, всё хочу от своих дармоедов отделиться, завести себе старушку. У меня же хата своя есть, двухкомнатная... Не говорил я тебе?

Палыч отрицательно покачал головой.
- На улице Партизан, - с удовольствием сказал Чебун, а сам подумал и соврал: - Кузин мне дал из ветеранского фонда...

Старуха подняла на Чебуна голову, готовая ужалить. Чебун быстро-быстро заморгал.
- А они, - когда старуха отвернулась, заговорщицки продолжил Чебун, кивнув в сторону сына с невесткой, - подселили в мою фатеру хорётских мужа с женой - здесь на руднике работают - и меня не пускают. Я им говорю: ну давайте разъезжаться, я вам эту хату оставляю, ухожу в ту, только вы своих подселенцев уведите, а то ведь я сам... Ты, Володька, знаешь ведь, я могу...
- Бать! - позвал Борька.
- Чего тебе?!
- Завязывай.

Чебун указал на сына вилкой:
- Во, слова не дают сказать!
- Тебе не дашь, ага, - подковырнула внимательно следившая за их разговором Августина Павловна. - Замудохал всех своими речами...

Старик замолчал, пошёл нанизывать на вилку звенья копчёной рыбы, пока цыганка не убрала тарелку от свёкра подальше.
- После первой и второй - промежуток небольшой! - Мадеиха вилкой лязгнула в пустую бутылку. - Кто не пьёт, тот на хлеб мажет. Подняли посуду, кролики!

Татарин обошёл гостей с бутылкой водки. Как старуха ни уговаривала, Тамир так и не сел за стол, взяв на себя роль обслуживающего, в которой он, кажется, не видел ничего обидного.
- А эти кролики чё не пришли? - чуть пригубив и держа утятницу в больших пальцах, Мадеиха кивнула в сторону стены, на соседскую квартиру. - Не помирились?
- Щас, ага! - тут же вскинулась старуха, отставляя рюмку в сторону. - Мне на будущий год восемьдесят, а я буду перед ними, молодыми, унижаться!
- Нет, Гутя! - крупная некрасивая Мадеиха поднялась из-за стола, животом вздёрнув кверху край скатёрки. Колька с другого конца стола посмотрел на неё смутно осознающим взглядом. - Можно я скажу?
- Говори! - заблестев глазами, сказала цыганка, уловив под скатёркой Борькину руку в свои объятия; Палыч, случайно заметивший это, раскрыл рот. - Скажи что-нибудь за жизнь, Галка!

Учительница поддержала её:
- Галина Дмитриевна, мы вас внимательно слушаем!
- Давай, скажи какую-нибудь сказку, - хокнул Чебун. - Ты их складывать мастерица первая в нашем посёлке...

Мадеиха утёрла тыльной стороною ладони дряблые, неумело напомаженные губы с прилипшим к ним огуречным семечком и запоздало потребовала тишины.
- Тишина! Все закрыли хлебальники: и лошадь не скачет, и жук не летит! - Галька нашла взглядом глаза Палыча. - Дядя Володя! Хороший наш дядя Володя! Дай тебе Бог здоровья, родной ты наш! Ты был в больнице, ты не знаешь... Но вот эти кролики... - Мадеиха снова указала рукой на стену, но старуха запротестовала:
- Э, нет! Угомонись, Галочка, прошу тебя Христа ра-а-ди! До того ли Колымееву щас? Из больницы человек только...
- Нет, Гутя, дядя Володя должен знать! - заупрямилась Мадеиха. - Эти кролики - это же... это же... - Галька долго и безрезультатно подбирала нужное слово. - Это же... педерастические создания! Ну ветерана войны-ы и тр-руда-а, больную, стар-р-рую женщину-у! заставить носить уголь такую даль! Ра-зве-э-то-мо-жно?!
- А ты что же не помогала?! - Чебун, не поморщившись, опрокинул в большой рот маленький стопарик. - Говорить вы все мастаки! А как до дела, так нет нам, старикам, помощи...

Загомозился за столом Борька, высвобождаясь из тайных объятий цыганки. Он исподлобья глянул на старика чуть осоловевшими от выпитого глазами. Но цыганка снова нашла и сдавила его локоть, что-то горячо зашептала в ухо.
- Вам бы, дармоедам, на трибуне выступать или в телевизоре! - не обращая внимания на кураж сына, брюзжал Чебун. - Вот ты, - обратился он к Мадеихе. - Тебя взять...
- Ты мне не тычь, я не Иван Кузьмич! - рассердилась Мадеиха, указывая на старуху пальцем: - Эта Гутя... Она в натуре Гутя! Что бы прийти, я не знаю - поорать через забор! Мы бы с кроликом тут же пришли... Вот ты что не был?!

Учительница потянулась к Мадеихе с рюмкой красного - специально для учительницы взяла старуха вина - чтобы чокнуться с ней, остудить обстановку.
- А давайте я вам татарскую песню спою про любовь?
- Советовали мне добрые люди обратиться куда надо. Да-а! Связываться с дерьмом - сам дерьмом станешь...
- Правильно, тётя Гутя, говоришь, - осмелел и высказался Колька. Его никто не услышал и Колька повернулся к Палычу, ища поддержки. - Она правильно говорит, дядя Володя. Тётя Гутя жизнь видела, она не станет...

Палыч согласно засмеялся.
- Понюхала жизнь и сзаду и спереди - ёкко санай!
- Нет, баб Гутя, почему вы так рассуждаете?! - Цыганка толкнула Борьку локтём: замолчи - но Борька не внял. - Есть же милиция - пусть разберутся...
- Дак разберутся, чё? - несмело разговорилась бабка Саня, робко цепляя на вилку огуречные кружки. На то они и власьти...

Старший Чебун с матерком вперил в сына тяжёлый взгляд.
- Они разберутся! Бурят, бурятки - взятки гладки! Забыл, как они твоих братьев убивали?!
- Всё схвачено, - согласилась цыганка. - Не сунешься с деревянным рублём. А ты, Борька, помолчи...
- Бросят собаке булку хлеба - лежи-ит хлеб, собака не жрёт даже! А у нас дядя в войну работал на мельнице, мы мучну пыль сметали с полу да со стенок... Так с грязью и пекли... Ели...
- Э! Э! - заорал внезапно Тамир, сворачивая с очередной бутылки жестяную пробку. Всё это время он молчал, сосредоточенный своей работой, и никого не слушал. - Тёть Гуть? Щас захожу к вам в ограду - да? - а Упоров - э, слышь?! - говорит: «Ты к кому?»

Татарин загодя расплылся в иронической улыбке.
- Я говорю: «Ну не к тебе же!». Э! Э! Тёть Сань?! Так ведь было? Так?! Тамир ведь не врёт?! Э! Э!

Бабка Саня от сумасшедшего рёва татарина вылила только что наполненную рюмку себе на кофту.
- Било, било! - с белорусским акцентом зашептала, завороженная взглядом вытаращенных на неё в немом ожидании глаз. Втянув голову в плечи, стараясь спрятаться от этого рёва, как от штормовой волны, поспешно закивала и так расшатанной донельзя головёнкой, заморгала единственным своим видящим глазом.

(Продолжение следует)


Ссылки по теме:



   

   


Данную страницу никто не комментировал. Вы можете стать первым.

Ваше имя:
Ваша почта:

RSS
Комментарий:
Введите символы: *
captcha
Обновить

    

Адрес статьи: http://dialog.ust-kut.org/?2009/51/07512009.htm
При использованиии материалов сайта активная гиперссылка на газету Диалог ТВ обязательна.


Вернитесь назад

Яндекс.Метрика