ЖИТЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

Андрей Антипин

ЗАДЕЛЬЕ

Повесть вторая

Продолжение

4, 5

В один из дней на площади останавливалась животноводческая фура, собрала шумные толпы. Тоже и Августина Павловна три часа кряду выбирала поросят, свыше всякой подозрительности разглядывая каждого, и качала головой при упоминании цены, о которой она ежеминутно переспрашивала продавца.

- Сколь, говоришь, стоят?

С потным лицом молодой дагестанец, поглаживая золотой крестик на окурчавленной обнажённой груди, устал от старухи:

- Какие: вот эти двухмэсячные или вот эти, с наглыми мордами, которым два с половиной?

- Зачем мне с наглыми мордами? У меня соседи такие! Ты мне за двухмесячных скажи.

- Двухмэсячные?

- А то какие ишо?! Не столетние же!

- Двухмэсячные - вот они, в этом загонэ, хрюкают сэбэ, - они по двэ с половиной...

- Две тыщи?

- Двэ с половиной! - не путался в старухины сети карась капитализма. - Двэ голубэньких и одна такая розовая...

«Двэ голубеньких!» - ворчала старуха, нащупывая в кармане приготовленные бумажки.

- Хошь бы скостил нам со стариком на пиво?

Дагестанец отрицательно качал головой, с высоты подножки наблюдая старуху:

- Нэ могу... Нэ мой товар...

- А-а, частник - не участник! - оставляя попытки найти лучший для себя исход, рассудила старуха. - Это нам рот заткнули красной железкой, а вы-то наших слёз не видали... Всё ж таки не хошь отступиться?

Палыч с тележкой стоял в отдалении и наблюдал, как старуха препирается с продавцом. После долгих дебатов он всё-таки скостил по десятке за рыло. Средь баб поднялась буча.

- От славно! Нам, значит, по полной цене, а ей по дешёвке!

- Ты тут давай, не ори! Я - ветеран труда, мне государством положено!

- У вас никто не отнимает, идите и просите с этого государства, а мы тоже люди, тоже наши дети ись-пить просят...

- А ты-то куда смотришь, почему так делаешь?! Тоже... прода-авец!

- А я чэм виноват? Не нравится товар - отойди отсюда, да?!

Малодушный, со стыда сгорающий старик уковылял с поросятами домой.

- Теперь, Колымеев, закрутимся как по распорядку! Сильно-то не разлежимся на белых простынях... - сзади поспевала Августина Павловна, держа в руках картонную коробку, в которой пищало и скреблось.

Поросята были водворены в стайку, над которой корпел старик, латая двери и полы подручным материалом. Старуха купила замок и Палыч посадил на болты массивный засов, на ночь запирал стайку. Отныне, кроме всего прочего, старик мешал и носил под гору ведра с болтушкой. Шебутные цыплята копошились в курятнике, старуха смертным боем воевала с ними, когда они устроили подкоп под зверосеткой и бежали в соседнюю ограду, намереваясь найти защиту под патронажем пьяной Мадеихи.

- Нормально, Володя? - старуха подразумевала нагрузку, возложенную на старика с увеличением численности их подсобного хозяйства. - Не давит ничё?

Укладывались ко сну поздно, когда в окна слепили неуверенные звёзды, завороженные светом красной звезды, которая лежала на табуретке рядом с постелью старухи.

- Потянет! - наблюдая родство звёзд и светильника, улыбался старик, с рассеивающейся тревогой осознавая, что он практически не устаёт за день неустанного копошения. - Будем жить, Гутя!

- Дай бы Бог, Колымеев! - сквозь сон воздыхала старуха.

VII

Тёплым и солнечным выдался месяц-запев, жёлтым пауком опутал посёлок в липкую паутину цветущих тополей, и сидевшему на пригретом крылечке старику Колымееву свято верилось, что, против прежней, нынешняя песня выйдет чище и звонче. А и с чего бы ей быть хуже? Как оглашенная акселератка, лезла на грядах разная зелень, такая дивно густая и сочная, что Палыч такой отродясь не видывал. С хрустом наминая салаты из редиски, перистого лука и укропа и пошамкивая от удовольствия, не подозревал старик, что, знай он о секретных приворотах Августины Павловны, ложка в рот к нему не полезла бы. Но он сидел ничем ничего, не обижаясь на непунктуальные действия старухиной ложки, устремлённой к единоличному распределению салата.

- Ешь! Ешь, Колымеев! - подбадривала Августина Павловна, из-под носа у старика унося околыш смачной редисины. - У меня её ишо - не переесть. Поспевай резать да направлять...

- Муху, Гутя, зачерпнула.

- М-м?

- Проехали! Жуй-жуй...

Небывалый рост зелени старик первое время суеверно приписывал самому ходу жизни. Но в глубине двора, за нескошенной крапивой, куда старуха рано утром сносила ночное ведро, он обнаружил дырявыми тазами сокрытые от посторонних очей зловонные баки, предназначенные для полива гряд. Чёрная магия была разоблачена, но от причастности к тайне не легчало.

- Куда, Колымеев, огурцы девать будем нонче? - загодя переживала старуха, придя из огорода с выпачканными в земле руками и надолго устраиваясь в кресле для сакральных размышлений. - Посмотрела щас, дак зародышей кишмя кишит! У меня столь банок в кладовке не будет, сколь огурчиков на кусту висит...

- Ты давай, сглазий ещё! - ворчал старик: после истории с баками присмотр за огородом он взял под своё крыло.

Тем более требовался досмотр, что заметил старик: Августина Павловна обделяла вниманием «сына полка», уже принаряженного в жёлтые венчики цвета. Пройдётся лейкой по «настоящим полковникам», а прикормыша обносит. Что отщепенцем чувствовал себя едва-едва оклемавшийся всход в ряду других огурцов, остро переживал старик, понимая праздник лета общинным.

- Счас поахаем в начале лета, а к зиме палец сосать будем! Давай, заполошничай, бегай по посёлку! Сане своей скажи, она найдёт куда...

- Нет, я вообще говорю, Володя.

- Ну дак вот же, - пользуясь расположением старухи к миру и добру, поучал Палыч, и Августине Павловне касательно перемен в Колымееве приходилось раскрывать рот от удивления. - Заморозок, Гутя, пропасть какая-нибудь...

- Скажите пожалуйста! - удивлялась старуха, и вдруг вспоминала, желая подковырнуть старика: - Твой-то, главно дело, голодранец, прёт, как на опаре! Вот где чудо-то!

- Да пусть растёт, бабка! Жалко тебе, что ли?

- Не жалко, дак он общий свет расходует на себя! На моих чуть только пупырышки стали появляться, а этот уже...

Палыч тихим взглядом смотрел на старуху. Августина Павловна, сдаваясь душой, замолкала от греха. Однако молчать только от греха подальше старуха долго не умела, тем более что ругаться и воевать в скором времени снова представился случай.

Как-то, обмотав голову лёгким платком, старуха нацелилась в аптеку. У ворот, однако, произошла заминка, тем больше огорчившая Августину Павловну, что визиты в аптеку не приносили радости. Выписанные по справке лекарства разбирались теми старухами, что жили ближе к аптеке (она располагалась в другом конце посёлка), а пенсионерам с дальнего околотка оставалось по-старому методу караулить у дверей. Завоз из города проводился нечасто, в основном то были широкопотребимые препараты, специальных порошков было в обрез. Уже не одна неоприходованная врачебная выписка на отпуск лекарств лежала под клеёнкой без дела, приходилось разначивать дальние затайки да приобретать нужные лекарства в коммерческих ларьках, ныне наросших на каждом углу, как трюфеля в парниках. Другие старухи давно смикитили ситуацию и, написав отказные на получение льгот ещё в конце того года, уже в этом отсчитывали привилегию чистыми денежками. Августина Павловна за хлопотами о старике проморгала удачу и теперь ждала новогодия, чтобы уже со следующего пользоваться льготами фактически, а не на бумажке. Всякий раз, подсчитывая, сколь за эти неотоваренные месяцы кануло государством выделенных денег и сколь ещё ушло с мизерной пенсии, старуха вздыхала, но поделать ничего не могла, снова, встретив в аптеке разводящего руками продавца, ползла в коммерческие магазинчики, откуда приходила с утверждённой мыслью: стареть нынче, не в пример ранешнему, потратно.

Эти-то больные думки и проели душу, будто моль колымеевскую ушанку, а тут ещё, пихнув ворота, Августина Павловна неожиданно встретила сопротивление с улицы. Старуха для порядка поддала ворота плечом, но результата не вышло. Кто-то словно навалился с той стороны на ворота и не выпускал.

- Опять поруха в моёй жизни, мати хаити! - с беспокойными мыслями об удивительных препонах, возникших на её жизненном пути, громко выругалась Августина Павловна.

На крик старухи кто-то завозился рядом с забором - и ворота отворились. Оказывается, это тяжёлый, поставленный на металлические колёса сварочный аппарат мешал её продвижению. Тут же были свалены на землю штыковые лопаты, гранёные ломы и другой рабочий инвентарь. Подальше, возле Хорунжиев, сидели на брёвнах мятые не то со сна, не то с похмелья армяне, одетые в робы оранжевого цвета и кирзовые сапоги. Старуха, дивясь намеченным перед их с Колымеевым домом начинаниям, о предназначении которых она уже смутно догадалась, молчком прошла мимо притихших с её появлением рабочих.

На обратном пути из аптеки старуха наткнулась на вовсю кипевшие работы. Синенький новый тракторишко, с ещё не ободранной чёрной заводской краской на ковше, неистово, как крот, взрывал землю рядом с дорогой и уже прокопал длинную глубокую траншею от водонапорного колодца, что за хорунжиевским сараем, до мадеевских ворот, тем самым преградив старухе путь в ограду. Небольшой грузоподъёмный кран, чихая гарклым, ворошил бетонные плиты теплотрассы, вздымая вверх облако удушливой мелкой пыли. Вспотевшие гастарбайтеры со сваленными на сторону мокрыми кудрями чёлок, как мураши, копошились в траншее, лопатами выбрасывая обвалившуюся землю и нанизывая на железные петли плит массивные крючки протянутых от стрелки крана тросов. От шума и пыли голова закружилась у старухи, поспешно отшатнувшейся от раскрытого перед её ногами глубокого зёва, на дне которого, как кости невиданных животных, лежали в бетонных каркасах проржавелые трубы. Потыкавшись безрезультатно рядом с развороченной теплотрассой и раз или два, тоже без толку, спытав проскользнуть в ограду по кромке рядом с забором, под нависшими над головой и чуть раскачивающимися в воздухе плитами, в следующую минуту грозившими пришлёпнуть старуху, как мышь в плашке, Августина Павловна, накричавшись до рвоты, убрела через дорогу к чебуновскому забору и с ожесточением швырнула сумку на землю. Добрых полчаса, пока двое рабочих мыслили из досок перекидной мосток, сидела на свежей траве, чувствуя себя отрезанной от остального мира. За это время не раз появлялся в раскрытых воротах Колымеев, курил, со знанием дела глядя на бурные раскопки, но потом сквозь облако пыли и бензинного выхлопа замечал по ту сторону дороги, точно на соседнем континенте, кислую старухину мину и поспешно исчезал к вящему неудовольствию Августины Павловны. Наконец мосток перебросили и старуха, закрыв от опасности мероприятия глаза, на зов руководившего её продвижением Колымеева миновала проклятую рытвину и с раздолбанной стуками и машинным рёвом головой ушла в дом.

В следующие дни развернулся капитальный ремонт теплотрассы, сопровождаемый громом труб, грохот которых, продолжавшийся почти весь остаток июня, едва не разбил головы старикам, не знавшим, где найти тихий приют. Приют, к сожалению, приходилось искать не только из-за постоянного шума под окнами, но и от происков местной администрации, в частности, от самоуправства коммунального хозяйства. На ремонт сети водоснабжения из районной казны были выделены какие-то деньги, которых, если верить директору комхоза, «катастрофически не хватало». Обратились к достопамятным паевым началам и высчитанную сумму издержек разделили на две части: большую обязались предоставить из поселкового бюджета, а меньшую разбросали по улицам, где предполагалось заменить теплотрассу. Скрепя сердце, люди выволакивали деньги из святых тайников, делать которые научило хитроумное правительство; кто-то пускался в долги, брал ссуду, словом, крутились, как могли, ибо оставаться без системной водоподачи и отопления никому не хотелось, а существовать без них деревенский человек на беду разучился.

В меньшей степени, чем других, социальная беда коснулась Колымеевых. Старуха ещё в девяностых пронюхала, что критическая ситуация в стране - только начало будущей разрухи, и силком заставила Колымеева устроить в квартире местное отопление. Не подсуетись дальновидная, покрутились бы теперь, потому что только строительство печного отопления было завершено, все вклады, которые по рублику в месяц делали на себя и внуков, превратились в копеечную книжонку, брошенную заплакавшей Августиной Павловной в окошечко кассы. Постольку поскольку беспокоила холодная вода, умыться поутру хватило бы на неделю и фляги воды, привезти которую с колонки старик бы ещё осилил, но наносить несколько бочек для полива было столь трудоёмко, особенно по стариковским меркам, что от этой идеи отступились сразу. Тем более не раз и не два, а с мая по август включительно нужно было наполнять тары, а найми-ка людей за свои гроши! Поэтому-то, когда прошелестела весть о «распределении финансирования», старуха погневилась-погневилась, да оплатить новые подводы для холодной воды нашла возможным. Сама оставаясь в накладе, она поддерживала проводимую главой комхоза политику, подрубленным деревом рухнувшую на хребет ненавистных соседей, тогда как их с Колымеевым эта политика всего-то стегнула административной веточкой.

- Закрутитесь теперь, уж верьте слову! - глядя из окна кухни на мелькавшую по двору чету Упоровых, без злорадного умысла, а по долгу памяти ликовала старуха. Старик либерально молчал, не поддерживая настроения масс, но и не подавляя их. - Хотя им чё? - с другого бока подходила Августина Павловна. - У них бойлер в подполье стоит. Думают, я не знаю, а я всё знаю! Прошлу зиму штрафовать пришли, а он, мула нещастный, как нюхом учуял... Эта, наверно, распознала, в комхозе работает-то. Ну, слава Богу, спря-атал бойлер, а на следующий день опять подключил. За зиму несколько раз котельна становилась, все люди печки топили, а у них и дымка не было. Тепло без того - дак чё?

Новость о необходимости уплаты возбужденная старуха приняла умом, но сердцем не могла осилить разом. Что было делать, с кем поделиться радостью? Старик на её рассуждения молчал, Саня укатила к внучке в Нижнеудинск, с Мадеихой после истории с грядами она решительно не разговаривала, да она и скрывалась при встрече в переулке, а с Чебуновым путного разговора не выходило, одни взаимные оскорбления. Справляя дела по дому, старуха мало-помалу забывалась, но нет-нет, да одолевала старика:

- Однако што, правильно Плишкин сделал! Да, Володя? Я дак путаюсь, примерно. Был бы рядом братишка Фёдор, он бы мне дал ответ. Он разумно мыслящий, жизнь повидал поболе...

Палыч ногою играл с Маруськой и был чрезвычайно увлечён этим занятием.

- Это конечно... - глубокомысленно отвечал старик, поспешно заправляя на вязанном старухой носке распушенную Маруськиным когтём петлю. - Фёдор - да. Чё мы? Деревенские обалдуи! А Плишкин по разуму поступил...

Старуха фыркала, снова прилипая к окну:

- Конечно, прав! Тут и дураку понятно. Па-аддерживаю! С ними, с кулаками, так и надо, пусть плотят. У них в кладовочках всего-всего, а у нашего брата?! То и не запираем сараев... Вон она, белобрысая, ползёт с помойным ведром, не знает, наверно, что платить велено. Или пойти, сказать ей? Пусть норку не задирает! А-а, пропади она пропадом вместе со своим ведром!

Ремонтные работы, с шиком и блеском затеянные враз на нескольких улицах, повергшие посёлок в состояние оживлённых бабьих перешептываний и вздохов, займом и переотдачей денег, ссорами и другим подсобным шумом, вдруг встали. В квартире Колымеевых, выселив из дома стариков и Маруську сполохами электросварки и едким запахом гари, вырезали и выбросили на улицу сгнившие трубы, заляпав и засорив окалиной полы, зачернив стены и потолки и оставив неприглядно разрушенными углы стенок - и на этом, к великому неудовольствию Августины Павловны, ограничились. Вскоре выяснилось, что работы застопорились ввиду неуплаты жителями возложенной на них суммы. Правда - нет ли так было на самом деле, не знали, но догадывались: новые трубы есть у администрации. Разбомбив трассы и квартиры, поселковая власть целенаправленно заморозила строительство, чтобы ускорить «процесс капиталовложений со стороны населения». А там прошелестел слух, что на одну из улиц пришёл обещанный праздник - жители с того околотка заблаговременно внесли стоимость подводов и теперь радовались жизни и свету. Сходили, кто порасторопней, выведали, - так, на Краснознамённой и Борисоглебской окончены работы. Жителям остальных улиц приходилось скакать через траншеи, возле которых с раннего утра по поздний вечер сидели группками скучные рабочие, охраняя технику и инструмент. Старуха краем уха была наслышана, что Упорова ведёт агитационную политику в соседних домах, побуждая людей к раскошеливанию, и что будто бы Акиньшины, Мадеевы, само собой, Упоровы, внесли нужные деньги. Появлявшиеся слухи Августина Павловна трактовала как очередной упоровский плевок в свою сторону (как будто за Колымеевыми дело встало!) и намеренно не торопилась выложить на кон давно изготовленные бумажки, ожидая, до каких пределов умственного истязания придёт комхозовский работник. Между тем и в доме Хорунжия Тамира возобновились прерванные работы, привезли и с грохотом ссыпали под самые ворота груду блеснувших на солнце новеньких труб. А там и старик Чебун, потея лысиной, раззявил перед пришедшим грузовиком ворота. И в других домах разворошённым муравейником затеялась жизнь...

У дома Колымеевых сидели отсутствующие рабочие, потом и тех перебросили на другой объект, угнали технику, а строительный инвентарь армяне утартали на тележке...

Неожиданной новостью полнился посёлок, по новой рядили и переглядывались в очередях бабы. Приносившая молоко цыганка обстоятельно и подробно обсказала старухе последние известия:

- С Бажигеевым, с директором рудника, началось у него, у Плишкина-то. Чуть не в районных судах схлестнулись!

- Да ты что! - обмирала старуха, как не обмирала, считай, с самого Нюрнбергского процесса. - И с чего у них, слушай, хай пошёл?

- Бажигеев оттягивает полномочия на обеспечение населения коммунальными услугами, - заученно, как стишок, проговорила Ларка. - И, разумеется, на сбор налогов.

Продолжение следует.