ЖИТЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

Андрей Антипин

ЗАДЕЛЬЕ

Повесть вторая

Продолжение.

Он лежал у воды, опрокинув лицо в болотную жижу, словно вязкой землёй хотел заткнуть раскрытый в смертном ужасе маленький рот. Правая рука, неестественно подогнутая под тело, торчала кверху в согнутом локте, как дужка наполовину заиленного кувшина. Подойдя поближе, старик увидел, что рука зацепилась за острый корень срубленного куста, который не дал телу уплыть дальше. Потом, когда вода сошла, тело, как видно, насело на корень, и он-то и заломил руку к небу в трагическом изломе. Крупный песок набился в облепленные водорослями волосы, в чёрный зёв рта, в фиолетовые раковины ушей. Ноги (старик позже вспомнил, что ноги были нацелены на восток, и в этом увидел плохой для себя знак) в скоробленных от песка и редкого солнца джинсах были оголены до колен, обнажая синее вздутое мясо. Вороньё изодрало куртку на спине, осклизлые тяжёлые ботинки едва держались на ногах... Старик отвернулся, словно лицо ожгло горячим паром. Хотел закричать, обратить на себя внимание Чебуна, как ни в чём не бывало занятого установкой сети, но крика не вышло - раньше покрыл его рвотный кашель. Палыч, сам не понимая, что делает, призывно замахал руками и забил, затопал ногами по воде, захрипел полоумно:
- Э-э-э-э!

Чебун, вздрогнув от неожиданного крика, застыл с последними не размотанными метрами сети в руках.
- Чё ты? Орёшь-то?! - невнятно бормоча, спросил у Палыча, но тот только ожесточённей замахал руками.
- Сюда, Серьга! Сюда!

Чебун, бросив сеть, резвой побежкой потрусил к нему, предполагая богатое улово.
- Ну, чего ты тут? - шёпотом спрашивал Чебун, перейдя на шаг - его тоже затрясло - и не сводя глаз с мелового, искажённого лица Колымеева. - На гвоздь, что ли, наступил? Или чего ты? А?!

Палыч молча указал рукой под ноги.
- Глянь, Серьга! Вот незадача-то...

- Итит т-твою ма-ать! - обратив взгляд к земле, закричал Чебун и замахал руками, как раньше Палыч. - Чё ты - как дурак-то?! Или сказать не мог?!

Отбежав в сторону, Чебун уставился на Колымеева, с пугливостью в глазах нарочито не глядя на раскисшее, казалось, одной только одеждой удерживаемое от развала тело.

- Не мог предупредить?! Или ты не знаешь, что нельзя на них смотреть?! Чур! Чур! - стал суеверно плеваться. - Пойду, скажу ему... А ты не уходи! Только не смотри на него, ну его к чёрту! Сядь вот сюда и сиди. Я скоро... Не уходи, сиди тут... Мы скоро придём... Да не смотри, говорю! Сядь вот сюда вот и жди...

Чебун пятился спиной, пока не сообразил, что опасности нет, и только тогда развернулся и быстро ушёл вверх по реке, откуда пришли, а Палыч сел неподалёку от плёса и нервно закурил, стараясь не поворачивать головы в сторону утопленника. Но утопленник, как раньше степь, тоже манил взглянуть на него, и старик нет-нет да хватал вороватым взглядом лежащего у воды, стараясь в закатившихся глазах мальчишки разглядеть край этой и начало иной жизни.

«Неладное вышло с парнем...», - затосковал старик и от усталости, вдруг обнаружившей себя разом, сам не заметил, как заклевал на солнце, осев на склизкий мешок с рыбой...

Проснулся от громкого разговора. Солнце катилось уже за гору, прокидывало дождём, и тонкие капли его горели иссиня-жёлтым на фоне закатного света. Прибежали Чебун с бурятом, который, увидев сына, уронил шапку, упал и на карачках кинулся оттаскивать тело за ноги от воды, словно его можно было ещё спасти. Протащив мёртвого по земле, он рывком встал и уже другим, твёрдым взглядом посмотрел на утопленника.

Чебун, ладонью нервно теребя паклю волос на голове, одёрнул бурята за рукав:
- Он же мёртв!

Место, где лежал мальчишка, не затягиваемой травой проплешиной темнело в зелени степи. Колымеев решил, что это выкипела на солнце человеческая соль и кислотой прожгла приютившую бурята землю...

Снова дремал ли или солнце застило глаза, но только как сквозь туман видел старик, что Чебун снова убежал - на тракт, за попутной машиной, а бурят сел рядом с сыном и заплакал, уткнув лицо в колени.

А потом подоспела бортовуха. Они на растянутом дождевике положили тело в кузов, покидали туда же мешки, сами расселись рядом, держась за грубо обструганные дощатые бортики. Чебун напросился в кабину к шофёру. И машина с траурным грузом медленно и важно уползла в сторону посёлка, покачиваясь на кочках и зарываясь капотом в реку на студёных бродах...

V

Спустя несколько дней после того, как, ворочая тяжёлыми дождевиками, старик вернулся с рыбалки, бросил в сенцах узлом завязанный в мешке пай карасей и, ни слова не сказав о своей ужасной находке на реке, ушёл в спаленку, - Колымеевы обедали в кухне.

- Вот тебя не было тот раз полдня - сколь дум я передумала, Колымеев! - обсасывая рыбье сварное мясо, рассказывала старуха. - Ты как выписался из больницы - пятая неделя идёт, я и привыкла уже, что ты всегда рядом... А тут ты ушёл ни свет, ни заря, я: «И ладно!» - сперва-то, запёрла за тобой двери да опять легла. Думала, полежу ишо, а как увидела твою кровать заправленной, так как чё опрокинулось у меня внутри! Честно слово, Колымеев! Все-то мысли мои дурные полезли в голову из всех щелей, как тараканы. И чего бы, так-то бы казалось, дуре переживать?! Ведь знаю, что старик жив-здоров, ан нет! Не могу глядеть на застеленную кровать - и всё, хоть ты меня убей. Как когда ты в больнице был - я места себе не находила, то одно дурное подумаю, то про другое, - так же и здесь. А ну как, думаю, с Колымеевым чё случится? Вот так-то бы чё мне думать, зла я тебе желаю что ли, Володя? А думается - и хоть ты тресни. «С чего бы, - говорю сама себе вслух, - с ним вдруг приключилось чё? Подправили человека в больнице, вон как одыбал за эти дни, лицо тако здорово стало, румянец появился... И знаешь что, Колымеев? - сложив масляные руки на груди, продолжала Августина Павловна. - Сказала я так вслух, а откуда-то, как из прихожки, какая-то сука - не я, а другая старуха, - как будто и говорит мне: «Одыбать-то он одыбал, да для чего одыбал - знаешь ли? Клубок-то, говорит, уже завертелся, и письмо в пути. То, - говорит, - теперь и жди этого письма, скоро уж придёт». Вот как сказала! Хотя нет, я уж не лежала, а обувь перебирала... Верно, я встала уже тогда... Саня приходила, потом ушла... Я по молоко сходила к Чебунам... Дак я испугалась так! Спрашиваю: «Кто это говорит?». А она молчит! Я выбежала в прихожку, а никого нет. Или уж ушла, дак я вить двери проверила - закрыты с этой стороны... И вот то-то мне страшно стало, Колымеев! Да если бы говорила ишо - Бог с ней, какие ни есть худые слова - мне бы всё спокойней было, а то кинула словцо - и вон. А что сказала, что имела в виду, какое письмо такое - поди-ка теперь узнай! Я за весь день всю бошку себе изморила, гадая об этом, по нескольку раз к почтовому ящику бегала... К реке два раз ходила, звала тебя, думала, здесь вы где, поблизости, у моста, а вас нет. Измокла хуже всего, а всё ждала-ждала, думаю: и где мой Колымеев?..

Старик внимательно слушал.
- Не верь ты, Гутя, брехне всякой! Задумалась просто - вот и показалось. Думаешь, с тобой одной такое бывает?

- Да нет, Колымеев, вправду это было! Вить эта старуха не раз уж приходила ко мне. Когда приснится, когда вот так вот на табуретке сидящей померещится. И всё, знаешь, пугает меня! Вот не змея ли она после этого?! Змея и есть, будь она проклята, разлучница!
- Чё это она разлучница-то?! - гоготнул старик, и этот смех не понравился старухе, которая тут же и осерчала.

- А кто она, если не разлучница, разлучает когда?
- С посторонней бабой, которой я и не знаю, скрестила меня уже!

- Тебе вот хаханьки, а мне что-то не смешно, когда она, кажется, повсюду за тобой - только что на пятки не наступает! Пойду в уборную... Я вот даже подумала, Колымеев, что... Помнишь, я говорила тебе, что когда уголь таскала, меня кто-то словно толкнул в спину?
- Ну?

- Так я вот сперва решила, что это Алдар, а сегодня поняла: нет.

- Дак это и так понятно было, Гутя! Как бы он тебя, в самом деле, толкнул? Когда ты сама говорила, что никого рядом не было...

- В том-то и дело, что - как будто не было! - загадочно обмолвилась старуха.
- ...и зачем ему тебя толкать было?

- Он и не толкал, хотя тыщу раз мог бы!
- А кто же тогда толкнул-то?

- Она и толкнула?
- Кто она-то?!

- Старушенция эта - вот кто! Она вить мне в то утро сперва приснилась - или даже привиделась - не помню... Мы с ней тогда поругались, а потом она в огороде меня и толкнула, на уголь-то...
- Выпей, там в трюмо такие капельки есть.

Но вдруг старик осёкся, заметив в желудках карасей, с головами сготовленных на воде, подозрительные белые макаронинки.

- Сковороду-то надо было промыть, Гутя! - поддевая вилкой разваренные полоски и складывая в кучку на угол столешни, укорил старик.
- Чего?

- Ты в тот раз макароны-то варила?
- Но?!

- Мало-мало ополоснуть надо было, Гутя. Сковороду-то... Там есть во фляге вода?

Всё ещё занятая додумыванием того странного посещения, никаких макарон в рыбной сварке Августина Павловна не замечала, а если и ухватывала глазами, то не останавливала воображения. Беря из сковородки жирную сорогу, затесавшуюся в карасёвый ряд, старуха с удивлением уставилась на Колымеева и даже перестала жевать.

- Здрасьте! - сплюнула сорожьей костью. - Я ли не мыла?!
- Не знаю, - пожал плечами старик, на глазах настороженно следившей за его действиями старухи являя очередную макаронинку. - Вот ещё одна...

Старуха с раздражением бросила недоеденную сорогу и кинулась рыться в остальных карасях. Но и в их желудки таинственным образом проникли макаронинки. Тогда Августину Павловну, как и Палыча минутой ранее, посетила тревожная думка и старуха сбегала за очками. Тычась окулярами в услужливо расшиперенные стариком желудки, как истый ихтиолог, стала разглядывать находку. Результаты исследования оказались неутешительными, о чём молча ожидавший окончания осмотра старик догадался по неловкому старухиному покашливанию. Тогда он тоже надел свои очки... и бросил беглый взгляд на помойное ведро: сквозь увеличительное стекло взору предстали продолговатые глисты-ланцетники.
- Это... это что?! - промямлил старик. - Это ты... ты так рыбу потрошила?!

- А где я их увижу? - пыталась защищаться старуха. - Цыганка капала в глаза полезны капли - я и видела, а как не стала ходить - не налиём - дак чё?! - дак я и видеть перестала!
- Нет, но промыть-то, Гутя?! - вспылил старик, чувствуя, как кто-то маленький и скользкий точится острой головкой у него в кишках. - Промыть-то можно было?!

- А ты чё не мыл?! Как рыбу исти, дак он пе-ервый, а как чистить, дак... Ба-альной!

В этот момент в дверь троекратно постучали. Старуха, остановившись нос к носу с мелко дрожавшим губами стариком, змеино надула измазанные рыбьим жиром щёки и со всей изготовленной в душе яростью заорала:
- Да-а-а?!

Тот, кто был в сенцах, не сразу и нерешительно потянул на себя ручку. На пороге объявились бурят и бурятка, одетые в чёрное. С их появлением Колымеев сел на табуретку, к которой его точно притянуло неведомой силой. Бурята он узнал, а в женщине при более тщательном осмотре, по внешней, за годы совместного проживания приобретённой схожести, угадал его жену. Вошедшие негромко поздоровались, чуть наклонив голову в вежливом поклоне.

- Здрасьте! - буркнула Августина Павловна и вопросительно посмотрела на Колымеева. Старик пожал плечами. - Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Не стойте на пороге - у нас под ним труба под холодну воду проходит, дак боюсь, как бы не сломалась...

- Ты бы тапочки дала, Гутя! - подсказал старик, со стыдом глядя на нечистый после рыбных баталий линолеум. - В прихожке они стояли...

Старуха, всё еще переживая размолвку, насупилась на не к месту выскочившего старика, но укоротить при посторонних людях постеснялась.

- Да так-то чисто у меня! - однако же, покарабкалась в прихожке под лавку. - Откуда грязи быть, каждый день мою?!

Бурятка, ослабляя узел завязанного под подбородком платка, всплеснула руками:

- Ничего-ничего! Мы ведь не надолго. Ничего. Это ничего...

Разделись в прихожке. Колымеев, заправляя в трико по-домашнему выпущенные наружу полы байковой рубахи, степенно остановился в дверном проёме, ещё раз, для пущего форса, внимательно оглядел гостей, а потом уже на правах хозяина великодушно повёл рукой в сторону стоявших у стола табуреток. С бурятом старик обменялся рукопожатием, с особым, одному Колымееву ведомым значением подержав в своей руке широкую в заусенцах ладонь, которой выпало на долю бросить горсть кладбищенской земли на гроб собственного ребёнка.

Бурят, по-мужски без слов уразумев переданное в теплоте стариковской руки участие, ответил тем же, пожимая неожиданно крепкую руку Колымеева.

- Спасибо тебе! - смахнув рукавом под носом, хриплым горлом сказал бурят. - Ты мне, старик, большое дело сделал. Я, знаешь... уважаю я тебя за это, дядя Володя!

- Та-а, - разволновался старик, лучась взором, заглядывая в узнавшие больше него голубые, возле самых век пораженные красными кровяными сполохами неустанного горя и недосыпа, глаза. - С кем не бывает!

- Всякий люди есть, - сказал бурят, пройдя в кухню и выставив на стол бутылку водки. Старуха, внимательно следя за их разговором, из которого выходило, что неизвестный бурят знает старика по имени, теряясь в мучительных, как всегда, безрадостных догадках, уставилась на бутыль. - Могли просто убежать. Ты видел, сколько ворон было?!

- Чё ж я не видел-то?!

- Нет, я вообще говорю.

- Я сразу, как ворон увидел, чё-то такое про себя подумал. А когда подошёл... Похоронили?

- Два дня назад похоронили, Владимир Павлович, - отозвалась бурятка и тоже зачем-то поблагодарила Палыча, как будто это ему они были обязаны этими похоронами. - Хотели вот вас пригласить, да узнали, что вы хвораете... Как, кстати, ваше здоровье?

- Та-а... Не хуже, чем вчера! Я не задумываюсь теперь.

- А откуда вы и про болезнь Колымеева, и про другое многое знаете? - не выдержала и встряла с расспросами старуха, силясь разгадать заданную приходом гостей загадку. - Извините, что спрашиваю, не из любопытства - ради общего интереса говорю...

- Нам Сергей Андрианович...

- Чебунов который?

- Вроде бы он. Да - он. Он сказал...

Старику стало неловко за старуху.
- Ты, бабка, тоже... как на допросе! - мягко засмеялся Палыч, на что Августина Павловна недоумённо развела руками, обращаясь к бурятке:

- Я же без умысла какого спросила! Чё ты, Колымеев? Либо я вредительница, что и на порог не пущу никого?!

- Да нет, всё нормально! Никого недоразумения нет... - поспешно отозвалась бурятка и, покраснев, развязала на голове платок, накинув его себе на плечи. Чёрным веером рассыпались тугие, масляно блестящие волосы, в корнях, на самой макушке, у разведённого гребёнкой в разные стороны пробора, точно в белую краску обмакнутые.

Спохватившись, Августина Павловна одёрнула на окошке забытые занавески - жёлтая тень летнего дня, душного после долгого ненастья, курившегося дымом обсыхающих крыш и заборов, распласталась на полу. Солнце крошечным песчаным островком, вынырнув из-за вислобоких туч, опорожнённых от пролитого с вечера дождя, виднелось в текучей стремнине июньского неба. Все разом, точно по тайному согласию, глядели из кухни на этот радужный, не теряющий надежды островок в небе, дарующий миру свет и тепло. Пришедшим было неловко распоряжаться в чужом доме, но старик догадался:

- Что ли неси, Гутя, стопки? На стол направь, то-другое... - На карасей старик не мог смотреть без отвращения, злополучную сковороду унёс в сени.

Старуха, со вздохом закружив по кухне, а оттуда - в сенцы и обратно, покорно направила на стол, сама проникнутая общей бедой. О том, что стряслась беда, она догадалась по мелькнувшему в разговоре тревожному и, как никому, знакомому ей слову «похороны». Пригласив гостей за стол, села на табуретку подле окна, слегка склонив голову в мучительном раздумье, каким образом её старик причастен к жуткому горю в чужой семье.

Продолжение следует.