ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ РЕШЕТОВА

«И ОН ДАРИТ НАС ВЕЧНОЮ СТРОКОЮ…»

Неведомо, как поэт создаёт стихи. То есть механический процесс писания более, менее объясним, но то, что стоит за этим, как вызреть? Этого, может быть, не знает и сам творец. И даже – Творец.

Есть ли воспоминания земляков Алексея Решетова – почти незамеченного при жизни и после смерти накрепко пропущенного уральского поэта - о том, где, в какие часы поисковым маячком находила его красная строка, осеняя, чтобы стать вечной?

Не суть важно. Очевидно то, что особый, короткий шаг решетовского стиха занесён самой судьбой поэта...

Алексей Леонидович родился 2 апреля 1937 года в Хабаровске, но запомнился российской словесности как певчий города Березники Пермской области, где он по окончании техникума всю жизнь работал на первом калийном рудопредприятии:

Я верил в розовые сказки И не считал природу злой, Покуда сам в шахтерской каске Не очутился под землей.
           Как черный ворон, кружит уголь,
          И мне понятно, отчего
          Хозяйка ищет пятый угол,
          Заждавшись мужа своего...

На перекурах перед сменой, на коленке, ровно Пришвин свои лирические миниатюры о природе, выносил из себя Алексей Леонидович незатейливые образы, вкупе с грустной правдивой интонацией и доверительной простотой слов ставшие настоящим откровением для русской поэзии второй половины XX-ого, железного, ибо жестокого к своим песнопевцам, века. Его неслышные стихи, не в пример речивым сочинениям кабинетных поэтов, потому и были предельно усеченными, а вернее, выпархивали из поэтической глотки в виде сгущённой энергии, что болтать рабочему человеку некогда. Покуда пот обсохнет на лице, пока дошает во рту, чёрном от угольной пыли, жадно выкуриваемая сигарета, а на рано пролизавшейся лысинке, обсохнув ромашками, в отдохновении от каски восстанут волосы - успевал Решетов сказать самое главное, что тревожило его под землей и что он, как некий мифологизированный персонаж, выносил людям из темноты угольных толщ и тьмы сознания на этот белый, всё же любимый свет, чтобы сделать его чище, добрее, а, стало быть, человечнее.

Так представляется. Так хочется верить. Верить хочется - так. И поэтому, когда Решетов писал:

Песенки на гребенке Складывал, как дитя, -

в этом не было поэтической позы, как вообще чужая личина никогда не зачёркивала решетовского лица. Он всегда оставался собой. Несмотря на то, что и голос его - приглушенный провинцией, оглушенный столичными эстрадными мессиями, да и настроенный все больше на «мудрое молчанье» - был почти не найден советским, а после российским читателем, и заливался всё больше в души родных земляков, хотя, видит Бог, и это великое благо для поэта – быть понятым близкими людьми. Да, выходили книжки, да, уже первую – «Нежность» - в 1960-м заметил Слуцкий, да, стихи Решетова попадали в отечественные и зарубежные поэтические антологии, проговаривали, что горный электромеханик с Урала – лучший отечественный лирик современности... И всё же знали, а точнее, знавали (ибо от книжки до книжки, от одной небольшой до другой небольшой публикации в провинциальной «Звезде») Решетова немногие.

...Поразительны у шахтёра Решетова так называемые «картины природы»:

    Ни капли сил в голодных травах,
    Земля по-зимнему тверда,
    Но, как медведица, в канавах
    Ворчала бурая вода.

Обожествляя мир, всё остро, каждую травинку видя поэтическим взором, прозёвывавшимся для жизни и света после многих часов пребывания под землёй, наполняя, по выражению В. Астафьева, стихи «музыкой капели», где «в каждой капле - зернышко солнца, семя небес, земная пылинка, крупинка сломанного луча от мерцающих звезд», Решетов дорог русской литературе ещё и тем, что разрушил легенду о поэтах, как о неких небесных птицах, которые сверху шлют свои звонкие песни. И во благо многих других безвестных художников слова, мающихся, а то и отлетевших под небеса в глухой провинции, осыпал, как угольную стену, Решетов это жестокое заблуждение. «Мы бомжи от поэзии, мы шваль...» – заявлено без позёрства, с ровным пониманием своего места на горестной земле, а не в синих небесах.

Он, впрочем, моделировал своё существование, даже после смерти, если таковое стало бы возможным, только в земных образах, например, пронзительно шумящей у него зелёной осинки. Или вот это, значительное для Решетова признание:

    Одинокий умерший чудак
    Все фонтаны, все деревья рая
    Экстренно меняет на чердак
    Или даже уголок сарая.

Скончался поэт 29 сентября 2002 года, словно в предчувствии смерти вернувшись из Екатеринбурга, ставшего на короткий миг его пристанищем, в родные Березники. Там и похоронен, как завещал в известных стихах.

АЛЕКСЕЙ РЕШЕТОВ (1937 – 2002)

* * *

Я снова русской осенью дышу,
Брожу под серым солнышком осенним,
Сухой цветок отыскиваю в сене
И просто так держу его, держу.
    Я говорю: отыскивай, смотри,
    Пока не в тягость дальняя дорожка,
    Пока вкусна печеная картошка
    С еще сырым колесиком внутри.
А между тем зима недалека,
Уже глаза озер осенних смеркли,
Лишь вены на опущенных руках
Еще журчат, еще перечат смерти.

* * *

Эти тихие речки под тонкой слюдою,
Это пламя осин при клубящейся мгле,
Этот стог на лугу, как с нехитрой едою
Чугунок на шершавом крестьянском столе...
    Далеко-далеко, далеко мое детство,
    Сколько зим, сколько лет у меня на счету! –
    А на русский простор не могу наглядеться,
    Все гляжу и гляжу на его красоту.
В путь-дорогу пора перелетному клину.
Полегли камыши на глухих рукавах...
Не печалься, мой край, я тебя не покину,
Я в России живу не на птичьих правах.

* * *

На берегу дороги дальней,
Седой бродяга, блудный сын,
За голос матушки печальной
Я принимаю шум осин.
    Я в черный день не без призора:
    И в чистом поле небеса,
    И во сыром бору озера –
    Ее усталые глаза.
Я глажу реденькие злаки,
Внимаю шороху ветвей,
И хорошо мне, бедолаге,
С бессмертной матушкой моей.

* * *

Мы разучились письма создавать,
Замолкли их чарующие звуки.
И том последний будет тосковать
Без этой удивительной науки.
    Но дело не в бессмертии – зачем
    Так безмятежно, так напропалую
    И подлинным товарищам, и всем
    Писали: обнимаю и целую...

* * *

Блажен имеющий глаза
Не столько для газеты,
Но чтобы видеть небеса -
Закаты и рассветы.
    Блажен, кто абсолютно глух
    К фальцету скандалиста,
    Зато имеет верный слух
    Для Шумана и Листа.
Блажен, кому даны уста
Отнюдь не для ворчанья,
Но, как златые ворота,
Для мудрого молчанья.

* * *

    Нет, ты любовью не зови
    То, что на самом деле было
    Простым предчувствием любви:
    Не замело, не ослепило.
Ведь на пустой осенний брег
И воду черную у брега
Сначала падает не снег,
А только слабый запах снега.

* * *

    Один как перст, как дикий куст,
    Такой ли я великий грешник,
    Что мой почтовый ящик пуст,
    Как поздней осенью скворечник?
Таблетки, капли, порошки ­
Не перечесть лекарств от смерти,
А вот от бешеной тоски –
Лишь милый почерк на конверте.

* * *

Любимая, стой, не клянись, все равно
Кого-то из нас утомит постоянство.
Но я тебя брошу, как птицу в пространство,
А ты меня бросишь, как камень на дно.

* * *

Седому, как лунь, человеку,
Казалось бы, что в новизну?
Дивиться ли белому снегу,
Как белому хлебу в войну?
    Подумаешь, невидаль – хвоя
    И в ней снегиря огонек!
    Но бьется твое ретивое,
    Забыв про последний звонок.
Подумаешь, красное лето!
Подумаешь, спелая рожь!
Но в пятую сторону света
Ее васильков не возьмешь.
    О, запахи сосен и сена,
    О, тысячи милых примет, –
    Без этого сердце – не сердце,
    А так, посторонний предмет.

* * *

В стылых лужах кривая дорога,
Молчаливый лесок негустой.
Видно, кончились краски у Бога,
Есть один карандашик простой.

* * *

Журавли собирают пожитки.
Небо в трещинах, как потолок.
Три-четыре хороших снежинки –
И пиши по теплу некролог.
    Я и сам, как природа, невесел,
    Промотал свое счастье, гляжу.
    И, как будто просроченный вексель,
    Желтый лист облетевший держу.
Вам не ведомо, что это значит,
Когда воет, как баба, пила
И на маленькой брошенной даче
Мыши нюхают ножки стола.

* * *

Пора бы смиренно и чинно
Последнюю треть доживать.
А я от улыбки дивчины
Могу целый день ликовать.
    И в чаще старинного парка
    Пьянеть от невзрачных цветов.
    Помилуй, прости меня, Парка,
    Я к смерти еще не готов.

ПАМЯТИ ТОВАРИЩА

Девчата с железным венком.
Фотограф с притворной тоскою.
На скорую руку завком
Хоронит газетчика Колю.
    Ни матери нет, ни отца.
    Ни музыки нет, ни молитвы.
    Типичная гибель бойца
    На поле решающей битвы.
Печальною горсткой друзья
Собрались в столовой на рынке.
Дешевая водка, кутья –
Не первые в жизни поминки.
    Нас ангелы плохо хранят,
    А сколько кровавых ристалищ...
    Все чаще под утро звонят,
    Что умер хороший товарищ.

* * *

Отец мой стал полярною землей,
Одной из многих, золотой крупинкой.
А я хотел бы, в мир уйдя иной,
Вернуться к вам зеленою осинкой.
    Пусть в гости к ней приходят грибники,
    И целый день звенит в листве пичуга.
    А эти вот надежные суки –
    Для тех, кто предал правду или друга.

* * *

Не хочу, чтоб жизнь закончилась
Вдруг, однажды, просто так.
Чтобы тело жалко скорчилось,
Сдвинув с места свой тюфяк.
    Написать строку бессмертную,
    Обнимать подругу всласть
    И, пройдя по снегу первому,
    Неожиданно упасть...