ЖИТЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

Андрей Антипин

ЗАДЕЛЬЕ

Повесть вторая

Продолжение.
Начало в № 1-2

Помолчали рассеянно.

- Не, не встречали, - сказал наконец Палыч, задрожав руками. - Либо пропустили где?

- Утонул мой парняга...

- Не видели даже... Так-то бы мы тебе сказали, конешно...

- Третий день... Может, упустили из вида?

- Я бы заметил, - серьёзно ответил Чебун, отряхивая с коленки приставшую траву. - Я всё время на реку смотрел. Да где его теперь найдёшь? Смотри, вертит как! - Чебун кинул ветошь в пенную шапку воды, ветка быстро, теряясь в напоре струи, понеслась по течению. - Где тут найдёшь?! А горе - да...

Договаривал бурят без прежнего оживления, в котором роилась отцовская надежда услышать хорошие новости, найти и предать земле труп родного сына, не дать на поругание воронам и пиявкам.

- Вода на спад пошла, когда произошло... И вот... - Он задумался, будто сам был свидетелем случившегося и теперь вспоминал. - Возле моста получилось... приехал с мальчишками на велосипедах рыбачить... Мы с братовьями сразу разделились: один пониже моста стал искать, другой - где коровий брод, а я уж здесь всё обыскал... И вот... Третий день живу в палатке, продрог, как собака... Ниже - как пойдёте, так на следующем повороте, где отмель, - трёхстенку капроновую натянул. Стерегу, может, где подымет со дна или выплывет откуда... Не мог же он проплыть!

Он сгрёб на лице вышарканную шапчонку и так, не разбирая дороги, пошёл по мостику назад.

- Упадёшь! Упадёшь в реку-то! - закричал Чебун, когда бурят забрал далеко влево, к береговому отступу. - Вправо иди, дурной, вправо!

- А может, и лучше?! - Оторвав от лица шапку, бурят выругался, стоя на краю глиняного ярка. - Чем вот так-то вот? Лучше вот так вот упасть...

- Э, ты это брось! - Чебун переложил мешки из одной руки в другую и повернулся, чтоб идти, всем видом показывая, что хотя разговор этот и долгий, да рассуждать-то особо не о чем.

Уже через плечо, привстав на мгновение и держа посох на весу:

- Брось, послушай доброго совета! Надо жить, надо только жить... Бог, как говорится, взял, Бог и... У тебя ещё-то дети есть?

- Е-есть, - неохотно прожевал бурят. - Дочка в Иркутске на экономистку учится, сын одиннадцатый класс нынче кончает...

- Ну вот! - оживился Чебун. - Видишь, как получается у тебя! А ты топиться собрался, дурной! Надо жить до последнего, так сказать...

- Надо крепиться, парень! - Колымееву больше бурята жаль было утонувшего мальчишку - и жалость эта была особая, одному только ему известная. - Ребёнок - это жалко, конечно... - повторил старик, но бурят уже не слышал.

За очередным поворотом, где речонка делалась уже в талии, они увидели натянутую, крупную, из суровых верёвок сеть. Большие, размером с консервную банку, поплавки чутко мырили в быстрой воде, готовые затонуть, если в закоряженной глубине в сеть ткнётся нерадостная добыча. И снова воронье, словно тоже ожидая, когда поплавки захлебнутся и пойдут на глубину, сидело на кустах и наблюдало за кольцами несомой течением пены...

Это место прошли торопко.

Минуя вороньё, с их появлением переместившееся на кусты соседнего бережка и оттуда снова обложившее их едким карканьем, Палыч швырнул в падальщиков комком глины, но достал только до середины речонки.

Чебун молчал, искоса поглядывая на Колымеева, у брода не выдержал:

- Жалко ему! Да ты знаешь, что такое хоронить детей?! - Чебун передразнил ответно замершего старика: - Мы тебя, парень, понимаем! На хрен ты вылез со своим языком?!

- Чего разошёлся-то?! - насупился Колымеев. - Неужто я мужика понять не могу?! Ты уж совсем меня... за малахольного держишь!

Чебун нахмурился.

- Откуда ты понимаешь? Кто - кто?! - это понять может, когда... - Он махнул в воздухе посохом и с силой стукнул им в землю. - Ты мне лучше, Володька, не заикайся об этом! Я на дух этого вынести не могу...

Выругавшись у брода, остатнюю дорогу шли молча. Всего одолели не менее двух вёрст, и цифра эта напугала и вместе удивила Колымеева: он не помнил, когда последний раз пехом одолевал столько. Старик ощущал себя ребёнком, который в коротких резиновых сапожках, со страхом и любопытством неизведанного на лице, переходит дождевую лужу, не то чтобы сильно глубокую, не то чтобы широкую, но самую-самую первую на своём коротком самостоятельном пути. Обмирая прокуренным нутром, коль скоро вода подступала к краю голенищ и грозила залиться в сапожки, сронив на подбородок липкое из-под носа, правил Колымеев к тому бережку, достичь которого сам же себе и наметил, а если в сапоги нахлёстывало, садился на бугорок и поочерёдно опрокидывал обутки, радуясь тому, что из голенищ бежало к речонке и вливалось в общий поток. Посёлка уже не было видно, но старик думал, что это при его зрении так, а будь он моложе, то, конечно, трёхэтажную краснокирпичную школу-то увидел бы. Вокруг провалищем лежала степь, на отшибе мелькая подмышками перелесков, бугрясь шишаками каменисто-глиняных взгорий, о которых старик угадывал по червивым облакам - они кучковались на пиках возвышенностей. Заглядевшись на один из таких холмов, вздрогнул: дальний бетонный столб высоковольтной линии, едва Колымеев сбежал в выложенный свежей травой овражек, сравнялся с холмом и, вознёсшись над ним, стал походить на крест, воткнутый в могилу. Ощущение ужаса и страха было недолгим, речка и старики вместе с ней повернули вправо - столбы стали к ним поперёк, а не вдоль линии, видения исчезли, курганы и бетонные кресты разошлись в стороны и больше не сливались в страшном единстве.

Степная ширь звала за горизонт, сначала за один, потом за другой холм, а за третьим восставал четвёртый, тоже манил узнать, что там впереди, есть ли ещё холмы или один нищенский, ветровой, полынью пропахший простор. Непостижимое, вековечное восставало над степью, роились над курганами плачущие птицы и в одиноком, серебряными стрелами дождя обстрелянном кусту таился века назад замерзший на лошади чёрноликий монгол, о котором откуда-то знал старик. И степь пугала, угнетая первобытной серостью и скудостью, а Палыч был рад присутствию такого рассудочного мужика, как Чебун, который степи и происходящих в ней событий не замечал, занятый соображениями, как они будут вызволять из такой дали рыбу, если ею забьёт всю приготовленную снасть.

Солнце взошло на вышку неба - вышли к месту лова.

За ярком, внезапно сбежавшим в отлогий бережок, речушка растеклась мелкими плёсами в рукавах узких перемычек. Пришлая рыба ушла из речонки и только в плёсах, потерявших связь с основным водотоком, кое-где остались карась и елец - сомы и карп «уходили» по траве, перепрыгивая перешейки. Здесь наметили опробовать первую тоню.

Чебун, не откладывая, принялся разбирать длинную сеть, досадливо цокая языком - в снасти встречались дыры.

- Ты извини, Серьга, - нагнулся, чтобы помочь размотать сеть, Палыч. - Что сказал не вовремя... А?

- Сетка, говорю, вся прохудилась... - не сразу отозвался Чебун. - Не знаешь, кто у нас вяжет их ещё, нет ли?

- Не, не знаю...

- Связать надо. А то так когда хватишься - и нету...

- Не-е, не подскажу тебе даже, - не зная, как нужно разматывать, вслед за чебуновскими движениями бесцельно шевелил руками Палыч. - Может, Колька Мадеев?

- Связать надо - да. Это - да.

Чебун поднялся с земли.

- А ну-ка, бери за тот край... Здесь она, милая, я же чую!

Следы колёс испестрили степь и берег, и Чебун уповал, что не всю рыбу выгребли.

- И здесь всё изъездили, паразиты! Ну-ка, Володька, отцепи со своей стороны...

- Как?

- Отцепи - грузило в ячею завалилось! Щас если выгребли и на этих плёсах - всё, зря ноги ломали! Эх, ну паразиты - а?! Есть техника - поезжай дальше, дай рядом старикам половить!

- Они нас не шибко-то уважают! - откликнулся Палыч, чтобы только поддержать соседа. - Мы им - всё, пережиток уже... Не задумаются даже...

- А им чем думать-то?! - съязвил Чебун. - Заводи оттуда, а я со своей стороны... Как думаешь, есть тут рыба?!

Чебун видел, подойдя к плёсу: пенной брагой в кадушке взбурлила у берега вода и стая тяжёлых, точно свинцом налитых карасей, сорвавшись с травы, ушла на глубину. Но смолчал, чтобы не спугнуть фортуну.

- Должна быть, - неуверенно проговорил Палыч, держа в руках конец хитро скрученной и надраенной гудроном, чтоб не расплеталась обратно, жёсткой верёвки. - Вороны-то сорвались с берега? Так-то станут они караулить, если в воде никого нет?!

- Щас проверим, Володька! Бери-ка мой черен! На-ка, лови!

- Ловлю!

Чебуновский батожок, описав дугу, с силой ткнулся в береговую грязь.

- Теперь дело наше пойдёт... - постановил Чебун будущую удачу. Мараковал: перекрыть сетью перешеек и погнать в него рыбу из плёса. Срыбачив на одном, идти ко второму. Как по цепочке. Палыч должен бить черенком по воде, гнать рыбу в сеть, в то время Чебун находился бы возле снасти и следил, чтобы рыба не прошла под нижней верёвкой. Для этой цели он приволок длинную палку, которой в случае чего мог бы прижать ко дну поднятую тетиву.

Засетили первый рукав и возбуждённый Чебун, от волнения сбив шапку с горячего лба на макушку, крикнул:

- Погнал, Володька!

- Даю жару!

- Не торопись, - укоротил Чебун.

Палыч ударил палкой по воде, но первый удар провалился точно в пустоту. Озябшие пальцы с трудом удерживали тяжёлый черен, и Палыч, досадуя на свою несообразительность, посмотрел на одетые в верхонки руки Чебуна. Ударил ещё, но палка упала в воду, и старик, черпая в сапоги, покарабкался следом.

Чебун задохнулся от петушиного клокочущего смеха:

- Вот так, Володька... по бабе... кх!

- Сейчас, Серьга, разберусь!

- Ты, главно, её не гони, а как бы подталкивай к перешейку, ну, в нужную сторону. От сильных ударов она побежит врассыпную, потом держи её...

И точно: как только стало получаться, Колымеев услышал жадное сопение Чебуна.

- Пошла? Пошла, говорю? Чё ты молчишь?!

Чебун не ответил: тугими торпединами врезалась рыба в раскинутую ловушку.

III

Обычным, как жизнь назад, занималось утро, но светлого праздника на сердце Августины Павловна не было. Ни былых красок, когда в глаза бросался разноцветными окружьями венчиков каждый к тропинке приткнулый цветок, ни нежного дымка от мокрых заплотов, а уж тонкого аромата сирени тем более не видела и не чувствовала нынче старуха.

- Живу, как муха, всё чёрно-белым кажется! - каялась Августина Павловна, выученно закапывая в глаза из пузырёчка. Но чувственная стреноженность не пугала - волей-неволей с возрастом приходилось что-нибудь терять... Что поделаешь? Дело известное.

Проводив Колымеева за ворота и, напрягая глаза, проследив за ушедшими вниз по тракту, в рассветной неясности скоро замытыми фигурами - чуть сгорбленной Палыча и долговязой, прямо утверждённой на земле Чебуна, - старуха поплелась в дом. По пути проверила замок на кладовке, но замок висел скважиной к стенке, то есть как она с умыслом и обратила его с вечера. Каждый день Августина Павловна проверяла, закрыты ли кладовки, ибо с вселением Упоровых проверять исправность замков считала одной из мер по сохранению их со стариком имущества. В остальном отношения между ней и Упоровыми нисколь не повернули на мирное, только что с выпиской из больницы Колымеева не собачились за глаза, но и не здоровались, разве Алдар кивнёт когда, да старуха, как правило, не ответит. Она всё ж таки отвоевала своё право на половину ограды - по крайней мере, Августина Павловна считала, что только боем взяла эту высоту, - и Алдар, подавшись на её неустанные угрозы идти к прокурору, сначала свёл цепного пса на скотный двор, а потом перебазировал грузовуху в ограду тестя. Только это она по ошибке считала, что угольник да вот ещё машина стали на их дороге и что, как только найдут более-менее подходящий выход, мир и восстановится. Эта думка, вылетев из головы старухи, как птица из гнезда, упорхнула восвояси тотчас же, как Августина Павловна из третьих уст (это было уже после того, как Алдар упихал на тракторе грузовуху) узнала новость: упоровские коровы потеряли молоко, и Тамара грешит на неё, будто бы со стороны старухи сглаз и прочее. Колымеева первое время не допускала до себя слухов, но потом и не верить стало нельзя. В единочасье пропала Маруська, старуха звала её и у стаек, и возле упоровской баньчонки, да толку никакого. Алдар постреливал из малопульки голубей, гревшихся на крыше сеновала, скармливал мягкие тушки собаке, - на него-то и пали подозрения. «Фашист недобитый! Бандера!», - с крыльца слыша винтовочные хлопки, зло ругалась старуха, но в ссору не лезла: как было доказать, если на воде вилами писано обвинение. А там старуха подсмотрела, как бурят утром выпускает Маруську из кладовки, и догадалась, что кошка, храня в себе зачатки будущих пушистых комочков, повадилась ловить упоровских мышей за кружку молока. Но старуха и в себе, и в окружающих упорно поддерживала мнение, что Маруську держали силком в кладовой: «Вижу: выпуска-ает втихаря из стайки! Испугался, конешно, што к прокурору пойду!». Она не стеснялась маленького наговора и даже была доподлинно уверена, что никакого наговора с её стороны нет. Впрочем и молодые соседи не оставались в долгу, и однажды Тамара в глаза оторопевшей от неприкрытого лицемерия старухе Колымеевой вывалила то, что до этого было достоянием коротких сплетен. Речь шла всё о тех же коровах. «Кто? Я вредительством занимаюсь?! Да я даже не подумала бы на твоих коров!». От незаслуженной обиды Августина Павловна подходящего слова не смогла сказать себе в защиту, а вспоминая об этом, корилась и с горя нахватала лишнего давления - головой не пошевелить, только круги летают перед глазами, хоть на палец нанизывай. Наутро после разговора твёрдо решила идти к прокурору, но чего-то замешкалась, а там, точно одной ногой в трясину ступила, погрязла в каждодневных заботах и намерение, и устремлённость растеряла.

Думая о том, уже спозаранку потравив душу и нервы, старуха лучинкой заложила дверь на щеколду, как это она делала, когда Колымеев лежал под системами ни тут, ни здесь, а сама убрела в спаленку, не закрывая, однако, двери в зал, чтоб не проспать стук или звонок телефона. Проснувшись сегодня до света, она твёрдо решила встретить день на ногах и до прихода Колымеева перелопатить какую-нито работёнку по дому, однако же махнула на всё и забралась в постель: лишний час никакую полезную службу не сослужит теперь, когда хоть век жизни ещё нарезай, всё одно нет настроения. Лёжа на скомканной кровати, старуха бесцельно смотрела на стену, точно стараясь что-то увидеть вне, и огорчалась, когда взгляд упирался в грязно-бурые бугры начавшей отставать извёстки в тех местах, где подтекала крыша. Белила сразу после майских праздников, а вот же, не надолго хватило - либо известь пошла такая, либо шифер на крыши пришёл в окончательную негодность? Теперь по-новой покупай да меси, а потом карабкайся под потолок....

Наткнувшись на мысль о необходимости побелки, старуха отвернулась к другой стене, той, что отделяла спаленку от зала. На этой висел фотокалендарь с изображением пушистой кошки. Столбики циферок по прошествии лет старуха заклеила тетрадным листком с ручной датировкой христианских праздников от Рождества Христова до Введения во храм Пресвятой Богородицы. Цифр, указывающих год, уже не было видно, но Августина Павловна и так помнила: в то лето убился единственный сын Алёша - и время для старухи остановилось.

- И не думала - не гадала, что когда-нибудь вот так жить буду! Надо было штук пять-шесть нарожать, тогда бы, может... Или Бог наказал за что? Приснись хоть мне когда, Алёшенька, а то сколь годов прошло - и ни ра-а-зу! Я уж забывать стала, какой ты есь из себя...

Календарь висел над шифоньером, а в нём - помнила, никак выкинуть из головы не могла - покоился от глаз подале давний выпуск «Огонька». Серая обложка отвалилась со скреп, бумага пожелтела... Журнал был неумело спрятан под тряпьём, тяжело поднявшись с постели и открыв нижний пенал, старуха тут же и нашла его. С журналом в руках села на колпак швейной машинки, подумала... и открыла первую страницу. Там она увидела праздничные стихи некоего Олекса Новицкого. Старуха помнила замысловатую лесенку слов наизусть, хоть так давно это было, - нет, не в другой жизни, а в той, единственной, что была у неё, и, прожив которую, старуха вошла в смерть, в её предчувствие, с недавних пор ставшее формой её земного существования. А другой жизни у неё не было.

«Тот день был са-мым ра-достным на све-те, - стала читать по памяти, изредка, чтобы сверить сердце с бумагой, поглядывая в журнал. - Сама весна несла великий дар: подписывал в Центра-льном Ко-ми-те-те би-лет наш Гене-ра-льный Секре-тарь...».

- Ге-не-ральный Се-кре-тарь, - по слогам, чуть слышно перебирая губами забываемые слова, повторила раздумчиво Августина Павловна. - Вишь, как получилось...

Продолжение следует.