Андрей Антипин

Отсрочка

повесть

(Продолжение. Начало в № 45,46 , 47, 48 , 49 )

- Интересно девки пляшут - по четыре штуки в ряд... Уколы-то все проставили?! А то я позвоню, узнаю...
- Все. Системы, уколы, медикаменты... Нет, хорошо лечили, обстоятельно! Алганаев по имени-отчеству со мной, другой раз за руку поздоровается... В городе так не поправят, как у нас в посёлке...
- Хорошо, - согласилась старуха. - Но знаешь, как бывает? Скажут здоров, а самим лишь бы с глаз долой. В газетах сколько раз было прописано, и по телевизору говорят. Не возрадуешься потом...
...После чая старуха стояла в прихожке с кошёлкой в руках.
- Чем кормить-то тебя? Отощал! Рыбки хошь, м-м?
- Блины же, ты говорила, есть?
- Это когда поллитру взял?! Раньше и чекушки хватало...

Старик напряг память, но пришёл к выводу:
- Когда это было? Всегда ещё бегать приходилось!

Щемяще билось солнце в окне, как жёлтая бабочка - старик щурился от света. Щурилась и Августина Павловна, но от другого - что несла в себе - светила, которое сообразно с её жизнью то заходило за тучку, то сияло в воздушной синеве. Ей предстоял торжественный момент, которого она дождаться не чаяла: идя сейчас по улице и заходя в магазины, всем встречным-поперечным утрёт старуха носы, сообщая, что старик «жив, как никогда» и «дай Бог вам так себя чувствовать», как он, крепко «поправленный» дорогими медикаментами...

Надев весеннее пальтецо, стала гадать, жарко в нём будет идти или же ещё нет. Решив, что после трёхдневной отсидки появляться на улице как никак солиднее в пальто, застегнулась на все пуговицы, чтобы уже не передумать и не снять. В одежде прочапала в кухню, чтобы посмотреть, чем занят старик. На столе, как какая-то долгожданная гостья, по-прежнему стояла бутыль.

- Соседей придётся звать, как думаешь? - глядя с недовольством на бутылку, спросила старуха. - Вдвоём-то не осилим.

Палыч нынче был хозяин, велел позвать Ларку с Борькой, старика Чебуна, Мадеевых... Намекнул, что неплохо бы и учительницу пригласить.
- Дак одной тогда бутылки мало будет! Одна цыганка пьёт, как чайка. Глыт, глыт! - и не пьянеет! Вот тебе и сухостоина!
- Ну две бери! - нашёлся старик, осторожно поглядывая на выряженную старуху. - Две-то завсегда лутче одной, Гутя.
- А денежки?! Пенсия когда-а ещё будет?!

Августина Павловна решительно развернулась, чтоб уйти от невесёлых мыслей.
- Гулять дак гулять! А смерть придёт - помирать будем! Не кури много! - хриплым голосом приказала и ушла, всколыхнув дом хлопнувшей дверью.

IX

Вечером в доме Колымеевых - застолье. Не для пустого веселья собирали гостей, а для жизни. Накрыли стол в зале и стали ждать соседей. Палыч побрился, над тазиком ополоснул шею и голову (старуха поливала ему из кружки), надел свежую рубашку. Поверх рубахи пришлась старенькая, но ещё добротная, с горловиной уголком, красная шерстяная безрукавка, от долгих лет носки ставшая только пушистей и мягче. Безрукавку старик надевал в исключительных случаях, да и долгая тщательная процедура с мытьём и гардеробом совершалась точно перед важной официальной встречей.

Старуха с иронией наблюдала за ним.
- Надухарись, надухарись, ага! - комментировала происходящее омовение. - Ой, любит одеколоном мазёкаться! Переводит только...

Августина Павловна пришла из магазина сердитой, очиканной по краям пальто послеобеденным дождём, который поднабух, проел в тучах трещину и посыпался на тёмные ладошки крыш. Ещё у порога она швырнула тяжёлую сумку, ушла к печке и долго молчала, а потом выгнала старика из кухни и стала скрупулёзно подсчитывать понесённые убытки. Подведя баланс, старуха пришла к неутешительным выводам.
- Иди-ка сюда, Колымеев! - добреньким, ничего хорошего не предвещающим голоском позвала старика, смиренно ожидавшего в зале своего вызова. - Четыреста рублей ухайдакали мы с тобой, дорогой товарищ! Теперь зубы на полку...

Теперь старуха с недовольной физиономией сидела на диване и не сводила глаз со стола, словно желая лучше запомнить его. Иногда она недобро косилась на Колымеева, в волнении маячившего по квартире.
- Рыбу надо было не брать! - задним числом пришла к ней маленькая экономическая хитрость. - Направила бы солёных огурцов - и только. Никого не удивишь! Водочка была бы...

Старик пытался направить разговор в другое русло:
- Чё-то долго нет? Может, передумали?!
- Щас, передумали! Кто, как не они, любят на чужбинку глотать? Уж будь спокоен - придут! Ишо не рад будешь...

В половине восьмого в сенцах хлопнула дверь.
- Ну слава Богу, прутся! Попомни мое слово: ничего не оставят! Говорила: давай направлю на двоих, посидим вдвоем. Дак нет, где же?! Всю шатию надо собрать!
- Чё мы, нищие?! - поспешно застёгивая на рубашке верхнюю пуговицу, вполголоса зашипел старик: на миру и смерть красна, и не страшно шипеть на старуху.

Нехотя поднявшись с дивана, Августина Павловна пошла зажечь на веранде свет, чтобы гости в потёмках не опрокинули со стола полуведёрную кастрюлю с картошкой, натушённой с лихвой на случай разошедшегося пира.
- Проходите, гости дорогие, проходите! Только вас и ждём с Колымеевым! - из сенцев донёсся до старика чудно преобразившийся голос. - Владимир Павлович говорит: давай, бабка, собери на стол мало-мало, да посидим вдвоём. Что ты, говорю, Володя! Соседушек дорогих надо угостить, вить не куркули какие-нибудь!

Палыч устроился в прихожке на скамье, на колени чинно положил руки: хозяин да хозяин. Он встречал препровождаемых старухой гостей добродушной улыбкой, усталой, но радостной от уже нечаемой встречи.

Первыми пришли Чебуновы, стряхнули у порожка мокрые плащевики. Старик Чебун, потирая зализанную дождиком лысину, как вошёл, первым делом угромоздился за стол, словно прорвался к свободному месту в переполненном автобусе.
- Давай угощай, Паловна, - потребовал Чебун, радостно озираясь по сторонам, всё больше на чашки-кружки. Такой человек если - Чебун. - Проставляйся за Володьку.

Невестке было неудобно за свёкра.
- Вы, папка, сразу к чашкам! - всплеснула руками цыганка, уже поцеломкав Палыча в обе щеки, обслюнявив помадой. - Ажно противно как-то.
- Цыть! - урезал Чебун. - Каждый сверчок знай свой шесток.
- Пусть сидит, а то начнёт щас... - согласилась Августина Павловна. - Сами давайте садитесь, и так припозднились.

Младший Чебун, всеми чертами лица разительно напоминающий своего отца - за исключением густых светло-пшеничных усов, которых старик никогда не носил, - возразил старухе:
- Как не припозднишься, баб Гуть? - шершавой ладонью Борька зализывал перед зеркалом волосы на преждевременно залысевшей голове. - Две коровы, свиньи, куры... Пока уберёшься! Из-за этого убора вообще скоро никуда не сходишь. На днях сговорились с Ларкой сходить в клуб, хоть по-культурному один вечер провести. Так нет: корова место стала искать, телиться надумала...
- Культурный, посмотрите на него! - ехидно засмеялся старший Чебун, почёсывая ещё большую, чем у сына, лысину. - Только бы на гулянки и бегали! А что вы жрать думаете?! Кто, я вас спрашиваю, за скотьём ходить должен, пока вы, культурные, по клубам будете рассиживаться?! Я?!
- Они молодые, им позволительно! - вступилась за Борьку Августина Павловна, уела непокорного соседа. - Что им теперь, дома сиднем сидеть, тебя караулить, чтоб с печки не убился? Ты в их годах не был?!
- Я по клубам не бегал!
- Тю-ю, расскажи кому-нибудь другому! - хмыкнула старуха, замолкая на этот раз. Однако по сказанным словам, по интонации, с которой они были произнесены, всем стало понятно, что за «компот» был в своё время старший Чебунов.

Старик хотел ещё что-то сказать в ответ, но невестка сверкнула на него чёрными глазами, и он, как послушная жертва, замолчал под этим властным змеиным взглядом.

За Чебуновыми робко постучалась в дверь учительница. Щёлкнула кнопкой, сворачивая красный бутон зонта. С бутона закапало на линолеум.
- Налила вам, Августина Павловна, на пол! - смутилась учительница, но старуха уже возилась с тряпкой возле дорогой гостьи.
- Пустяки, Ренаточка! Дай тебе Бог здоровья, что навестила нас! Да проходи-ка в зал!.. - увещевала старуха, польщённая донельзя - присутствие Ренаты Александровны на народных гуляниях понималось как признак уважения.

До последнего Колымеев не сильно-то верил, что учительница почтит жалкого старичонку визитом, поэтому-то, отвечая на вопрос о его здоровье, он по обычаю махнул рукой:
- Мало-мало очухиваюсь на гражданке.

Следом за стариком Августина Павловна прониклась важностью затеянного мероприятия, после отлучки в комнату предстала облачённой в синюю кофту с крупными ромбиками-пуговицами.
- Однако садиться пора, Владимир Павлович? - деликатно осведомилась старуха, но тут в дом не вошёл, а ворвался Тамир, и вместе с ним в квартиру ворвалось ощущение спешки неведомо куда и зачем - как при бомбовом ударе.

Татарин заорал ещё с порога:
- Э! Тетя Гутя?!

Старуха вздрогнула от неожиданного ора и выронила из рук праздничный платок, которым намеревалась замотать голову, чтобы скрыть седину.
- Я вам там молока со сметанкой принёс, в сенцах поставил! - закончил возбуждённый татарин, наблюдая за изменениями на лице старухи.

Ни с кем не здороваясь, Тамир глядел ошалелым взглядом на одну только старуху, словно кроме неё, никого больше не видел. Потом так же порывисто, как вошел, сел в кресло, спрятав под свисавшую до пола накидку босые, красные от холодных луж ноги.
- Банки потом отдадите! - также громко, но уже в самое ухо старухе закричал татарин. - Только помойте, а то Рената Александровна ругается на меня, когда банки немытыми отдают! А у меня - тётя Гутя?! - у меня рука не пролазит в банку!
- Ну неправда! - заалелась учительница. - Никогда и слова не сказала. Это уж ты, Тамир, наговариваешь на меня...
- Сколь я, Тамирочка, тебе должна? - спросила старуха, наконец устроив платок на голове и повязав узлом на лбу. - Только не ори ради Бога! А то у меня без тебя головная контузия от жизни.

Не слушая старухи, Тамир выкатил устрашающе белые татарские глаза:
- Тетя Гутя?! А то мы, может, пойдём, а? Э! Рената?! Идём отсюда!!!
- Ой, да сиди, Тамирочка! Извини меня, пожалуйста, дуру старую! - досадуя на себя, взмолилась старуха. - И ты извини, Рената Александровна, безо всякого даже сказала...
- Тётя Гутя?! Это вы меня извините, я просто такой человек... Это вон, - Тамир указал рукой на Чебуновых, - у них снега зимой не выпросишь! Понимаешь, нет? А нам, татарам, всё задаром!

Старший Чебунов презрительно хокнул на слова татарина, но, зная наперёд, что были сказаны они не со зла, а чтобы подзадорить, не обиделся. Давнишняя обида за сыновей, погибших частью и по вине татарина, с годами улеглась, но совсем не ушла - слежалась, как в апреле снег за стайкой.

Ближе к восьми приклепала старухина бессменная подружка, муравьём проползла в дальний угол и устроилась на кресле, куда никто не глядел.
- Садись, Саня, к столу, чё ты как неродная? - позвала Августина Павловна.

В ответ бабка Саня закивала головой, сухо покашливая в скомканный у рта угол шерстяной накидки, в которой Саня и зиму, и лето - какая-то непроходимая хворь с лёгкими.
- Да не, Гутя, я тут. Чё, госьподи?

За ней водилось: сколько бы с людьми ни зналась, всякий раз приходила в дом как будто впервые, чувствуя стеснение. Это стеснение усугублялось тем, что Саню трясло то ли старческой, то ли нервической контузией во всём теле, так и подрагивала головёнка, как поплавок на волне. Вот и сейчас - сидит, кивает седой головою, словно воробей зёрнышки клюёт, покашливает в кулачок да зыркает по сторонам: свыкается с переменой обстановки.

Последними ввалились Мадеевы. О приходе Кольки с Галькой узнали по шуму, который донёсся из сеней.
- Какая чума двери найти не может?! - вскинулась старуха, готовая устремиться на разборки.

В сенях происходило вот что: Мадеиха выталкивала Кольку обратно на улицу, но Колька уходить не хотел. Потасовщиков разогнала старуха, которая опасалась за всё ту же несчастную кастрюлю.
- Нажрался, свинья... - когда вперёд неё Колька проковылял на тяжёлых ногах в зал, с извинением пояснила Мадеиха, ожесточённо перемалывая во рту прилипшую к челюстям ириску. - Теперь весь банкет трещать будет - да-а! Он же у меня, как телевизор: бу-бу-бу! Рот заткни - задницей рапортовать станет. Телевизор-то хоть выключить можно, а этого как? Кочергой вырубить только!

Колька, потупив глаза, покорно сел на табуретку. Он был такой же низкорослый, как и Галька, с огромными руками, неутомимый в работе и в совместных с Мадеихой гулянках, которые заканчивались дикими драками. После одного такого застолья Мадеев остался одноглазым, а Галька сохранила на крупном и неопрятно обвисшем животе шрам от ножевого ранения. Между домами Колымеевых и Мадеевых издавна держалась особого рода дружба, большей частью подкреплённая наливкой, которая всегда имелась в наличии у Августины Павловны.
- Здравствуйте, дядя Володя! - громко поздоровалась Мадеиха, как только увидела старика, по-прежнему сидящего в ожидании остальных гостей в прихожке. - Давно приехали?

То ли подчёркивая особое отношение к старику, то ли ради потехи, Галька звала Палыча на «вы» и - дядей, а старуху просто Гутя, хотя старик был помладше Августины Павловны.
- Откуда это? - полюбопытствовал старик, поспешно прижимая к животу корявую ладошку, в которую Мадеиха походя сунула горсть ирисок.
- Дак с курорта.

Галька запустила в рот толстый палец, когда очередная ириска завязла в зубах. По пальцу, как по желобу, покатилась на кулак струйка жёлтой слюны.
- Как там в Сухуми? Пьют «Анапу»? Е?

Палыч поддержал весёлую Мадеиху:
- Пьют! - Он подумал и развернул одну ириску, но пососал и запечатал обратно в бумажку: не брали зубы крепкую сладость. - Больше нашего понужают.
- Во, черти! - широко расставив ноги и уперевшись руками в бока, что должно было означать непоколебимость перед судьбой, удивилась Мадеиха. - Да, дядя Володя?
- Давай к столу! - не чая дождаться окончания их беседы, хмуро позвала старуха. - Водка киснет.
- Дак а я разве против?! Тьфу! - Галька в сердцах плюнула в сторону Кольки, который уже сидел за столом, виновато - исподлобья - оглядывая собравшихся. - Зараза - она уже здесь!
- Где это он так? - без интереса спросила Августина Павловна, осматривая стол, чтобы в случае какой недостачи сбегать в кухню. - Либо аванс давали какой к Первомаю?

Чебун на то хокнул, но от пояснения воздержался.
- А у соседа у вашего, у кролика. Мадеев же водку на спор стаканами пьёт - да-а! Ему скажи, дак он вместе со стаканом сглотнёт. А тут позвали шифер стаскать и подали, видимо...
- Как же, баню вить кроют! - съязвила старуха. - Шаповаловы съезжали - пачку шифера оставили. Нам с Колымеевым - чё? Лежит да лежит. А этот... в первый же день стаскал шифер в стайку, а дверь на замок закрыл. Шаповалов вскорости приехал: шифера нет. Покрутился-покрутился да и укатился ни с чем. Недавно встречаю его у магазина: дознался, говорю, Витя, где твой шифер? Сразу, говорит, понял, тётя Гутя, только связываться не хочу...

Старуха долго думала, что наперёд сказать людям. Нужно было сказать что-то важное, но Августина Павловна терялась: всё было важным, и она не имела права (да и не могла, как ни силилась) забыть ничего из своей долгой и трудной жизни, кому-то, верила она, очень необходимой. А иначе - если не так, как понимала - зачем же тогда она несла свою боль, свой полынный опыт? Кому?! Ответа не находила; страшась заглянуть за свой вопрос, после которого понимала - стояло молчание, вовсе прекращала искать разгадку.

Когда все устроились по местам, Августина Павловна начала застолье невесёлыми словами:
- Вот, гости дорогие, - и все как по команде замолчали. - Что я вам хочу сказать? Человек один раз живёт на этой земле, поэтому поймите меня правильно и не осудите... Я много в жизни повидала, не дай Бог никому столь пережить... Война. Она одна, как целая жизнь. Тот, кто пережил её, может считать себя вот так - старуха чиркнула себя ребром ладошки по подбородку - пожившим! И внукам, и правнукам ишо с отрыжкой достанется этой жизни! А что я, спрашивается, помню-видела? Детство довоенно взять?..

(Продолжение следует)